Львиное сердце. Под стенами Акры

Филипп на эту сценку внимания не обратил, зато при виде приближающегося графа Сен-Поля нахмурился. У него не было оснований не доверять этому человеку лично, но его родня по линии жены вызывала подозрения, потому как графиня приходилась сестрой Бодуэну из Эно. В последние дни французский монарх больше беспокоился насчет Бодуэна, чем Саладина, потому как он заперт тут, в Утремере, и если Бодуэн заявит претензии на Артуа, то отстаивать его, Филиппа, права будет по возвращении совсем непросто.

Сен-Поля сопровождали Обре Клеман, маршал Филиппа и Леопольд фон Бабенберг, герцог Австрийский. Хотя в серклейе было тесно, Леопольд опустился перед королем на колено, потому как был одержим соблюдением приличий и протокола. В канун рождества Иоанна Предтечи случилось трехчасовое солнечное затмение, и Леопольд спрашивал теперь Филиппа, добрый то знак или дурной. Филипп не знал и знать не хотел, но был рад, что герцог не поднял тему о болезни Ричарда, о которой судачил весь лагерь. Он аккуратно ушел от ответа, спросив мнение самого Леопольда. Австриец охотно пустился в рассуждения про астрономию и божественные знамения. Слушая вполуха, Филипп не отрывал глаз от стен — вдруг какой-нибудь сарацинский воин подставится под стрелу?

— Монсеньор! — раздался зычный глас кузена короля, епископа Бове.

Прелат шел к ним шагом столь стремительным, что они поняли — новости он несет важные. Но по широкой улыбке Филипп не сомневался, что обрадуется им. Нырнув под серклейю, Бове присел на корточки рядом с королем.

— Не слыхал? Лекари Ричарда утверждают, что его лихорадка — это арнальдия!

У большинства присутствующих вырвался возглас отчаяния. Жак д’Авен, граф Сен-Поль, герцог Австрийский, Обре Клеман и Матье подскочили и поспешили в лагерь, разузнать подробности, оставив государя наедине с Бове, его братом графом де Дре, Гуго Бургундским и Гийомом де Барре. Сняв с пояса флягу с вином, Бове отхлебнул и поморщился, потому как влага была горячей, как с огня.

— Полагаю, будет слишком смело надеяться, что знакомство Ричарда с госпожой Арнальдией окажется смертельным, — протянул он.

Его брат и Гуго рассмеялись, Филипп позволил себе легкую улыбку, но тут заметил выражение ужаса на лице Гийома де Барре. Король разрывался между недоумением и досадой: уж кому иному, но Гийому-то с чего переживать за Ричарда? Позже, по пути в шатер, король предложил рыцарю пойти рядом и стал доискиваться ответа на эту маленькую загадку.

— Ты, похоже, не одобрил шутку епископа Бове. Мне казалось, что, после того как обошелся с тобой Ричард в Мессине, ты будешь последним, кто встанет на его защиту.

Вопрос явно удивил Гийома.

— Смерть английского короля сильно огорчит меня, монсеньор, потому как я вижу в нем главную нашу надежду победить Саладина, — ответил де Барре. — Освобождение Святой земли важнее любых раздоров между Ричардом и мной.

— Что ж, ты более великодушен, чем был бы Ричард, поменяйся вы с ним местами, — заметил Филипп после некоторого молчания.

Король искренне симпатизировал Гийому де Барре, но не мог понять его готовности простить такое несправедливое и прилюдное унижение. Прикрыв ладонью глаза от яркого полуденного солнца, Филипп посмотрел на небо. Небо было ослепительно белое, без намека на облачко, потому как стоял сезон засухи, и дождей не ожидалось еще несколько месяцев. В эту минуту, стоя посреди бурлящего осадного лагеря, он наконец признался сам себе, что собственное королевство значит для него неизмеримо больше, чем Святая земля. Да и как иначе? Утремер вправе рассчитывать на защиту со стороны Всевышнего, тогда как Франция может полагаться только на Филиппа Капета — короля, уехавшего в такую даль и имеющего в качестве наследника болезненного, малолетнего сына. Осознание факта принесло облегчение. Но разделить радость было не с кем, так как Филипп знал — никто его не поймет, даже резкий кузен Бове. Единственный, кто мог оценить этот поступок, гнил в усыпальнице аббатства Фонтевро.

На пути к шатру Ричарда Генриха то и дело останавливали воины, которых волновало самочувствие государя. На все расспросы граф отвечал так, будто болезнь Ричарда не стоит тревог. Он не удивился, застав у входа толпу из солдат и рыцарей. Прежде чем откинуть полог, он поздоровался с братьями де Пре, Гийомом и Пьером, и в ответ на неизбежный вопрос уверенно, насколько мог, улыбнулся.

— Ну, думается, вас не удивит, что король — худший пациент в мире. Он негодует и злится, что прикован к постели, а поскольку учит арабский, то его проклятия еще цветистее, чем обычно. — Братья усмехнулись, и граф весело продолжил: — Однако его порадовало, что французский монарх тоже слег с арнальдией.