Львиное сердце. Под стенами Акры

Филиппа воззвание к узам крови не тронуло — он никогда не любил сестру Марию, поддержавшую графа Фландрского во время одного из его мятежей.

— Не трать мое время и свои силы, Генрих. Я ни за что не соглашусь короновать марионетку Ричарда. Так ему и передай.

— Я уже сказал, дядя, что действую не по поручению Ричарда. Мне хочется только заделать брешь между Конрадом и Ги. потому как иначе Саладина нам не победить. И я искренне огорчен твоей непреклонностью, а еще несколько удивлен тем. что ты ставишь интересы Конрада выше интересов Франции.

— И каким же это образом? — Глаза Филиппа подозрительно блеснули.

— Мне сдается, это вполне очевидно, — невинным тоном продолжал Генрих. — Лекари советуют тебе незамедлительно вернуться в родные земли, так как опасаются, что промедление может оказаться для тебя смертельным. Не так ли? Но ты не можешь оставить Утремер, не завершив это дело. А тебе ли не знать, каким упрямым способен быть Ричард. Он никогда не согласится короновать Конрада, поэтому спор может затянуться на несколько недель, если не месяцев.

Граф собирался добавить, что если король не отплывет до осени, то принужден будет оставаться в Святой земле до следующей весны. Но заметил, что в этом нет необходимости. Выражение лица его дяди было невозмутимым, ибо, как и Ричард, он умел при необходимости прятать мысли за непроницаемой маской государя. И все же Генрих уловил его, этот предательский проблеск тревоги, и подавил торжествующую улыбку, уверенный теперь, что Филипп согласится скорее провести год в чистилище, чем лишний месяц в Акре.

Когда соперников и их сторонников препроводили в зал, в их поведении угадывалась разительная перемена. Конрад и его люди выглядели напряженными, Лузиньяны — довольными. Пользуясь возможностью, Джоанна затесалась в толпу и немедленно направилась к Генриху.

— Не вижу крови на полу, — усмехнулась она, беря его под руку. — Означает ли это, что вам действительно удалось найти приемлемое для всех решение?

— Напротив, — признался он. — Мы нашли такое, которое в равной степени разъярит обе стороны, но это лучшее, что было в наших силах.

Прежде ей удалось расспросить его более подробно, со своего места на помосте поднялся архиепископ Тирский и воззвал к тишине.

— Должен попросить вас хранить молчание, пока я не выскажусь, — начал прелат. — Короли английский и французский, а также верховный суд решили, что Ги де Лузиньян остается королем пожизненно. После его смерти корона переходит к леди Изабелле и ее супругу, маркизу Монферратскому. Доходы казны будут делиться поровну между королем Ги и маркизом. Поскольку маркиз отстоял Тир от войск Саладина, Тир, Сидон и Бейрут отходят ему в наследственное владение. В признание проявленных при осаде заслуг, Жоффруа де Лузиньян получит Яффу и Аскалон как только те, равно как Сидон и Бейрут, будут отбиты у сарацин. Случится же так, что король Ги, маркиз и его супруга умрут в то время, пока король Ричард будет еще в Утремере, государь распорядится королевством по своему усмотрению, по праву кровного своего родства с леди Изабеллой.

В уголках губ архиепископа обозначилась легкая сардоническая усмешка.

— А теперь вы вольны выразить восхищение соломоновой мудростью нашего решения, — заявил он.

Первой реакцией Конрада было облегчение — вопреки опасениям, его не лишили всего. Затем пришло отчаяние — как рассчитывать ему пережить более молодого соперника?

Ги выглядел сначала обрадованным, потом озабоченным.

— А если я снова женюсь и у меня родятся дети? — осведомился он. — Они ведь будут иметь преимущество перед спорными притязаниями маркиза?

— Нет, — ответил архиепископ, позволив себе намек на удовлетворение. — Не будут.

Ги ахнул:

— Ты хочешь сказать, что я смогу распоряжаться короной только на время своей жизни?

— Это больше, чем ты заслуживаешь, — фыркнул Рено Сидонский.

И тут началось. Обе стороны негодовали на несправедливость условий, обменивались ругательствами и угрозами с яростью, отнюдь не свидетельствовавшей о готовности принять компромисс. Только Жоффруа де Лузиньян казался довольным исходом и наблюдал за гневом своего брата с отстраненным любопытством будущего графа Яффского.

В итоге вмешался Ричард и при некоторой помощи архиепископа Жосция заставил протесты смолкнуть. Филипп на хаос внимания не обращал. Вместо этого он поманил к себе Конрада. Тот подчинился, но не сразу. Они совещались несколько минут, потом Филипп встал и приготовился уйти.

Балиан сразу поспешил к Конраду. Выслушав заданный вполголоса вопрос, Конрад наклонился поближе и ответил на пьемонтском диалекте:

— Филипп отдал мне свою половину Акры и долю в выкупе за сарацинских заложников.

Балиан удивился — такого широкого жеста он от французского монарха не ожидал.

— Думаешь, Филипп бывает подвержен-таки уколам совести?