Львиный престол

Уж не знаю, насколько Конан был привязан к этим людям, но на сей раз его симпатии перешли все границы. Мойа Махатан (простолюдинка!) получила пять комнат, ранее принадлежавших запершейся в загородном доме и смертно обиженной на весь мир Эвисанде. Бриан Майлдаф, этот варвар из варваров, разгуливал по дворцу, будто хозяин, одновременно шокируя и развлекая дворян. Как-то вечером он без приглашения заявился в нашу с Рингой комнату, притащив с собой бочонок темрийского пива, и заявил, что хочет поближе раззнакомится со столь близкими королю Конану друзьями. Рингу восхитил наряд Майлдафа, состоявший из рубахи, прямой юбки до колен и пледа, покрывавшего костюм сверху. Оказывается, эта штуковина называлась «фейл-брейкен» и горцы из Темры носили одежду такого фасона уже не меньше двух тысяч лет.

Потом рыжий Майлдаф услышал неосторожные слова моей жены о летописце именем Хальк, который собирает любые сведения о народах, населяющих Аквилонию и вообще обо всем интересном. Бриан, разумеется, раззнакомился с Хальком еще на устроенной Конаном вечеринке, но никак не мог предположить, что просвещенного дворянина могут интересовать обычаи столь отдаленных пределов, каковым, без сомнения, является Темра. Майлдаф, поддернув свои клетчатые черно-красные одеяния, щедро оделил меня и Рингу пивом, заставил выпить и провозгласил громогласно:

— Господин граф, госпожа графиня, отведите меня в комнаты месьора Халька! Прямо счас! Иначе я заблужусь в этом сиде, ошибочно именуемом дворцом!

Ринга отговорилась усталостью и крепостью пива, вызвавшего головокружение, а я, вздохнув — делать нечего — вызвался отвести добродушного, но несколько развязного горца на третий этаж, в библиотеку. По дороге Майлдаф трубно возвещал о своем присутствии — казалось, люстры тряслись — это он мне рассказывал о своей ферме в триста овец и торговле шерстью, которую «ты представь, любезный граф, даже шемиты и кофийцы покупают, причем незадешево!»

Вот, наконец, и дверь библиотеки. Не постучав, мы вошли, а я тихонько предупредил Бриана, что в этом помещении разговаривать громко нехорошо — мол, хранятся здесь рукописи древних мудрецов и не стоит тревожить их покой. Горец заткнулся.

Слегка повытертые, но все еще толстые ковры заглушили наши шаги. Я свернул направо, в комнату летописца, и увидел Халька с Эйвиндом, сидевших к нам спинами. Жестом я дал знать Бриану, что нужно остановиться и ненадолго замереть.

— Эйв, слушай! По-моему, получилось неплохо! — восклицал Хальк. Библиотекарь взял со стола только что исписанный лист пергамента и с выражением процитировал:

— «Конан прыгнул навстречу и, размахнувшись, нанес сильнейший удар. Длинное лезвие, со свистом описав в воздухе дугу, опустилось на шлем боссонца. И шлем, и клинок не выдержали и с треском лопнули, а Громал мертвым повалился на пол. Конан отскочил, сжимая в руке сломанный меч…»

— По-моему, все было по-другому, — проворчал Эйвинд, отрицательно качая головой. — Слишком у тебя красиво расписано. В жизни-то все не так…

— Конечно! — взмахнув руками, сказал Хальк. — Но на том ведь и строится честь Гая Петрониуса! Сочинение должно нравиться тем, кто его читает, а правда это или нет — неважно.

— Гхм, — кашлянул я.

Хальк резко обернулся, а в его глазах появилось выражение, какого я прежде никогда не видел — испуг.

— Э-э… — выдавил из себя библиотекарь, а Эйвинд встал и по своему обыкновению поклонился. — А-а… Здравствуй, Мораддин. Приветствую тебя, господин Бриан… С чем пожаловали?

Я скроил наивозможно ехидную физиономию, куртуазно раскланялся, уже понимая, в чем дело, и без обиняков заявил:

— Рад приветствовать Гая Петрониуса. Новый трактат о похождениях Конана сочиняем? А если я донесу королю, то что будет?

Хальк понял, что проиграл и его величайший секрет раскрыт. Он напустил на лицо угрюмство, исподлобья глянул на меня и ответил:

— Плохо будет. Не видать мне больше должности летописца. Мало того, что из дворца выгонят, так еще и по морде надают… Мораддин, ради Митры, молчи! Ты же хороший человек, и сочинения Петрониуса тебе вроде бы нравились…

— А в чем дело-то? — Майлдаф посмотрел на меня зелеными непонимающими глазами. — Какой такой Петрониус?

Я мог бы объяснить это горцу, да не особо хотел. Просто я не разболтаю Конану подноготную этой мистификации, а простодушный Бриан, даже если и пообещает молчать, рано или поздно ляпнет.