Львовская гастроль Джимми Хендрикса

Минут уже через двадцать небыстрой ходьбы ощутил Алик, как усталость перекочевала от головы и плеч вниз, опустилась в ноги, сделав их тяжелыми и почти неподъемными. Ему захотелось присесть. Он остановился, и тут же его зашатало, как тоненькую березку под сильным ветром. Оглянулся. По другой стороне дороги увидел комплекс Медицинского центра Святой Параскевы. Возвратил взгляд на свою сторону проспекта, всмотрелся в дворик ближайшего дома. Увидел перед домом низенький деревянный заборчик, за которым виднелись небольшой квадратный столик и обступившие его пеньки-табуретки для дружного пикника. Подошел, переступил неуклюже через маленький частокол, покрашенный в цвета детского садика — желтый и зеленый, опустился осторожно на пенек и снова осмотрелся по сторонам. Заметил детские качели и детский деревянный домик. Домик был не больше полутора метров в высоту, но Алику так захотелось забраться внутрь и, найдя там коротенькую для своего длинного тела кровать, улечься на нее, подогнув ноги. Но не было у него сил, чтобы встать с пенька. Он поправил широкополую шляпу, приподняв ее со лба. Сконцентрировался на внутренних ощущениях — они были достаточно неприятные и раздражали своей неконтролируемостью. Водка сильно нарушила связь между движениями тела и мыслями. Давно Алик не употреблял водку старыми, убийственными дозами «по сто грамм». Те его знакомые, которые раньше так пили, давно уже покинули гостеприимную землю, точнее — легли в нее смиренно и раньше положенного обычному человеку срока. Но коллега-осветитель, видимо, был или от природы крепок, или пребывал в состоянии отчаяния, когда человек отпускает себя так, как ребенок отпускает воздушный шарик, надув, но не завязав его, а потом следит, как тот, бедолага, сдуваясь, мечется по воздуху. Алик представил, где сейчас может «метаться» именинник, но память подсказала ему, что тот остался в баре, а значит, вполне еще может там сидеть и спать, опустив лицо на столешницу и отодвинув стаканчик в сторону.

Внутри у Алика происходила неподконтрольная и неприятная ему химическая реакция. В него, как в колбу, наполненную жидкостью, находящуюся в состоянии покоя, влили водку как сильный химический реагент. Теперь всё там внутри шипело, бурлило, раздражало первичные стенки этой живой колбы, и из-за данной реакции вверх, прямо в мозг, поднимался отравляющий газ. Он наполнял голову и делал ее одновременно тяжелой и как бы пустой, при этом газ давил на ушные перепонки изнутри, давил на виски и на лоб. И если бы его голова превратилась вдруг в надутый, но не завязанный в области шеи резиновый шарик, то взлетела бы она и заметалась бы над городом сумасшедшей, потерявшей ориентацию птицей. А потом, сдувшись, упала бы где-то лоскутком мелкой, незаметной и неприятной на ощупь материи, чтобы утром попасть под жесткую метлу трудолюбивого дворника.

Газ уже давил и на глаза. Алик сощурился и пытался удержать их закрытыми. А они словно сопротивлялись этому, хотели «вылупиться» из глазниц.

Глубокое сожаление о недолгом, но интенсивном застолье оставалось единственной здравой и целостной мыслью, но предчувствовал Алик, что вот-вот и эта мысль оставит его, и он, даже если не повалится набок, не упадет с этого не очень удобного и мокрого пенька, то замрет в напряженной неудобной позе и заснет так, наклонившись тяжелым лбом к квадратной столешнице.

Самокритично скривив губы, Алик приоткрыл глаза и посмотрел на ночь перед собой. Она была по-прежнему темной, плохо освещенной двумя окнами ближнего дома. И запах моря вдруг защекотал неприятно в носу, отчего захотелось Алику чихнуть. Но сил чихнуть не было, и он просто мотнул головой, прогоняя неприятные ощущения.

И услышал неясное бурчание, доносившееся откуда-то сбоку. Попробовал повернуть голову, но шея не слушалась. Покосил взглядом, но никого не увидел. Зато услышал шаги. Они приближались.

И запах моря не покидал ноздри, запах был соленым, йодистым. Так пахнут гниющие водоросли, выброшенные волной на берег.

— Я тут сяду, хорошо? — прозвучал рядом усталый нетрезвый голос.

Алику всё-таки удалось чуть повернуть голову и увидеть рядом на соседнем пеньке бородатого и лохматого мужика в странной короткой куртке из темной ткани. Крупные пуговицы стягивали эту куртку на груди незнакомца, и даже странный поднятый воротник тоже, казалось, был застегнут на пуговицу, и выпихивал беспорядочную бороду пришедшего от шеи вперед, и одновременно удерживал его голову, как какой-нибудь постоперационный корсет-«ошейник».

— Тебе тут плохо? — спросил мужик, заглянув в лицо Алику нервным, ошарашенным взглядом.

— Плохо, — выдохнул Алик.

— Это хорошо, — закивал мужик и откинулся спиной на несуществующую спинку пенька-сиденья. Упал, чертыхнулся, поднялся и снова уселся на соседний пенек.

— Почему хорошо? — удивился Алик и почувствовал, что его желание сосредоточиться и заговорить с этим незнакомцем вызвало новый прилив водочных газов в голову.