Львы Аль-Рассана. Тигана

Как отказать умирающей матери в просьбе послать весть ее единственному оставшемуся в живых ребенку? Мольбу, чтобы этот ребенок приехал попрощаться с ней перед тем, как она переступит порог Мориан. Особенно если этот ребенок, мальчик, которого она сама отправила на юг через горы столько лет назад, был последним, что связывало ее с тем, чем она была когда-то, с ее разбитыми мечтами и погубленными мечтами ее народа?

Данолеон пообещал написать это письмо и отослать его. Она поблагодарила его и снова легла на кровать после того, как он ушел. Она по-настоящему устала, ей было по-настоящему больно. Она держалась. Полгода исполнится как раз после весенних дней Поста. Она все подсчитала. Она доживет до встречи с ним, если он приедет. А он приедет; она знала, что он к ней приедет.

Окно было слегка приоткрыто, хотя в тот день было еще холодно. Снег в долине и на склонах холмов лежал мягкими, сыпучими складками. Она смотрела на него, но ее мысли неожиданно вернулись к морю. С сухими глазами, потому что она ни разу не заплакала с тех пор, как все рухнуло, ни единого раза, она бродила по дворцам-воспоминаниям прежних времен и видела, как набегают волны и разбиваются о белый песок побережья, оставляя за собой живые ракушки, жемчужины и другие дары на дуге пляжа.

Так ждала в тот год Паситея ди Тигана брен Серази, бывшая принцесса, жившая во дворце у моря, мать двух погибших сыновей и одного еще живого, когда зима у гор сменялась весной.

* * *

— Два предупреждения. Во-первых, мы музыканты, — сказал Алессан. — Только что объединившиеся в труппу. Во-вторых: не называть меня по имени. Здесь нельзя. — Его голос приобрел те рубленые, жесткие интонации, которые Дэвин помнил по той первой ночи в охотничьем домике Сандрени, когда все это для него началось.

Они смотрели вниз, на долину, уходящую на запад в ясном свете позднего дня. За ними текла Сперион. Неровная, узкая дорога долгие часы извивалась по склонам гор до этой наивысшей точки. А теперь перед ними развернулась долина, деревья и трава в ней были уже тронуты золотистой зеленью весны. Приток реки, питаемый тающим снегом, стремительно уносился на северо-запад от подножий гор, блестя на солнце. Купол храма в центре святилища сверкал серебром.

— А как тебя тогда называть? — тихо спросил Эрлейн. Он казался подавленным то ли из-за тона Алессана, то ли из-за ощущения опасности, Дэвин не знал.

— Адриано, — после секундной паузы ответил принц. — Сегодня я Адриано д'Астибар. На время этого воссоединения я стану поэтом. На время этого триумфального, радостного возвращения домой.

Дэвин помнил это имя: так звали молодого поэта, прошлой зимой казненного на колесе смерти Альберико из-за скандальных «Элегий Сандрени». Он несколько секунд пристально смотрел на принца, затем отвел взгляд: сегодняшний день не годился для вопросов. Если его пребывание здесь имело какой-то смысл, то состоял он в том, чтобы как-нибудь облегчить Алессану его положение. Только он не знал, как это сделать. Он снова чувствовал себя совершенно не на своем месте, недавний прилив возбуждения угас при виде мрачного лица Алессана.

К югу от них над долиной возвышались пики гор Сфарони, более высокие, чем даже горы над замком Борсо. На вершинах лежал снег, и даже на середине склонов — зима не так быстро отступала на этой высоте и так далеко к югу. Однако внизу, к северу от подножий гор, в защищенной, тянущейся с востока на запад долине, Дэвин видел набухшие на деревьях почки. Серый ястреб на мгновение почти неподвижно повис в восходящем потоке, потом круто повернул на юг и вниз и исчез за горами. Внизу, на дне долины, огороженное стенами святилище казалось обещанием мира и покоя, защищенным от зла всего мира.

Но Дэвин знал, что это не так.

Они двинулись вниз, теперь уже не спеша, так как это было бы необычным для трех музыкантов, приехавших сюда среди дня. Дэвин остро чувствовал опасность. Человек, позади которого он ехал, был последним наследником Тиганы. Он спрашивал себя, что сделал бы Брандин Игратский с Алессаном, если бы принца предали и захватили после стольких лет. Он вспомнил слова Мариуса из Квилеи на горном перевале: «Ты доверяешь этому посланию?»

Дэвин никогда не доверял жрецам Эанны. Они были слишком хитрыми, самыми хитроумными из всех священнослужителей, слишком хорошо умели направлять события в собственных целях, которые могли быть скрыты в далеком будущем. Служители богини, полагал он, могли счесть более легким выходом встать на точку зрения далекого будущего. Но всем известно, что у жрецов Триады установилось тройное взаимопонимание с пришлыми тиранами. Их общее молчание, их молчаливое пособничество было получено в обмен на разрешение отправлять свои обряды, которые значили для них больше, чем свобода Ладони.