Львы в соломе

После того радостного момента еще дня два подчищал дно колодца, выгребал, поднимая в ведре наверх, используя ворот, красноватую земляную кашицу. Отцепив тяжелое ведро, нес его через заднюю калитку на пустырь, где громоздилась глиняная вперемешку с камнями и песком насыпь.

Вернувшись к колодцу, опять прицепил ведро к стальному тросу, прислушался к забившему внизу веселому звону. Когда ведро успокоилось, он по привычке ухватился за верхнюю скобу в срубе, чтобы спуститься в колодец, разогнул разбитую, нудящую спину и понял, что самое время скинуть болотные сапоги, комбинезон и передохнуть.

Наваждение, долго державшее его в азарте, как-то враз отпустило. Еще не совсем веря, что колодец готов, Роман Дмитриевич удивленно огляделся.

Стоял он средь площадки, образовавшейся после того, как засыпали раскопки. Из красной глины, мокрой от изморози, тут и там вытянулся крепкий жирный сорняк.

Ничего, кроме найденного Романом Дмитриевичем, тут не обнаружилось, хоть Игнат Терентьевич опять поазарствовал. В ответе академии говорилось, что присланная, из Талалаева археологическая находка подлежит лабораторной проверке. Подлинность и время изготовления каменного рубила пока не установлена.

За постоянное сотрудничество с академией, за содействие науке Лапанькову Игнату Терентьевичу присудили премию — сто рублей.

Роман Дмитриевич переоделся, подошел к колодцу. Он медленно вращал ослабевшей рукой ворот, с волнением смотрел в темное нутро колодца, из которого поднималось ведро.

Вода в ведре еще не отстоялась, но сверху уже успела осветлиться, и когда Роман Дмитриевич, поставив ведро на сруб, наклонил его, пролилась чистой прозрачной струей.

Подставив открытый рот, Роман Дмитриевич сделал глоток. Вода покатилась в брюхо жестковато, комом и пахла почему-то молодой осокой. Роман Дмитриевич заглянул в колодец, ощутил плотное сырое дыхание, застыл от изумления.

Показалось, будто оттуда, из глубины, глядит на него чей-то неподвижный, завораживающе-смелый глаз.

ПОЧТОВЫЙ ДИЛИЖАНС

В поселковой милицейской дежурке разбиралось свежее происшествие. После двухчасового оживления все враз замолчали и, еще до того, как лейтенант, сидевший за деревянным барьерчиком, закончил протокол, догадались, что виновником признан заезжий гражданин Егор Конкин.

Напротив лейтенанта, теснясь на короткой скамейке, в нетерпеливом ожидании замерли трое: слева сидел Конкин, справа потерпевший Лузгин, а между ними, остерегающе поглядывая то на одного, то на другого, — сержант с круглым веснушчатым лицом, должно быть, недавно надевший милицейскую форму. Держался он настороже — с обоих враждующих, видно было, еще не сошла горячка.

Конкин с виду казался спокойным; его, крупного, в дорогом, но дурно сшитом костюме с новенькой медалью «За доблестный труд», выдавали лишь руки, невероятно широкие, темные от въевшейся угольной пыли, которыми он нервно мял парусиновый картуз. Досадовал он, кажется, от неуместности картузика, потому как на коленях Лузгина вызывающе лежала с поднос величиной кепка «аэродром».

Лузгин, возбужденный и все же сидевший тихо, с кротким невинным выражением на лице ел глазами лейтенанта.

Лейтенант отложил шариковую авторучку, достал портсигар, закурив, сквозь дым сощурился на протокол. Посмотрел перед собой, убедившись, что все вострят уши в его сторону, принялся читать:

«Сего числа Конкин Егор Иванович, образование семь классов, по профессии шахтер, находящийся в Полотняном Заводе в отпуске, совершил неспровоцированное нападение на гражданина Лузгина Петра Искандеровича, бригадира каменщиков, занятого восстановлением главного дома усадьбы Гончаровых. Упомянутый дом — важный объект, получивший историческое значение, благодаря женитьбе великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина на Гончаровой Наталье Николаевне…»

Лейтенант, ненадолго прервав чтение, со значением посмотрел на сидящих напротив и высоко, почти торжественно продолжил: