Львы в соломе

— Если будешь ехать мимо, заходь ко мне, — чуть слышно сказала старуха. — Евдокией Никитичной меня зовут. Я одна живу, сын Николай в Фергане, третий год носу не кажет, а сын Лексей похоронен под Киевом. Аккурат вроде тебя был. Здоровый, добрый, мухи не обидит. Писал, пушкой командую. Вот и говорю, заезжай: брюки, рубашка его, сапоги хромовые целехоньки. А ты мне дровец привезешь на тракторе-то. Я к начальству твоему схожу, уговорю…

— Не надо, — окончательно придя в себя, сказал Иван. — Я так приеду.

— Вот и хорошо, — успокоилась старуха. — Уж весна скоро… Приезжай хоть один, хоть с другом-приятелем…

— Приеду, — повторил Иван, выбираясь к выходу. Автобус приближался к Нижнему Талалаеву. — Обязательно…

— Весна уж скоро… — пробормотала старуха, подняв прощальный взгляд на Ивана. — У меня черемуха в палисаднике. В мае-то и зацветет…

ТАЛАЛАЕВСКИЕ СТРАДАНИЯ

Роман Дмитриевич Басов известен в Талалаеве всякими причудами, хотя в последнее время — вот уже с полгода — стал попридерживать себя. Вроде поостыл: задумчив, на намеки подкинуть какую-нибудь идейку, чтобы опять, как прежде, съехался в село деловой люд подивиться очередному новшеству, отзывается сдержанно. Дескать, не с руки ему заниматься баловством.

Кто был в Талалаеве, тот знает, что, покуда Басов справлял обязанности главного инженера, в совхозе хорошо ладились сельскохозяйственные дела, особо — по части механизации.

Басов старым себя не чувствовал, но с приходом весны словно бы занедужил. Причина, конечно, тому была — скоро на пенсию. Надежда, еще недавно державшая его в бодрости, — после торжественных проводов все же оставят на должности, — самым обидным образом рухнула. Приехал, окончив институт, Серега Блинов.

И хотя руководство совхоза ни словом не обмолвилось насчет возможной замены, Роман Дмитриевич догадывался, что Серега — молодой специалист, диплом с отличием, — неспроста застрял в Талалаеве на все лето.

Замена, по всему видно, будет неплохая, и все же Романа Дмитриевича точила обида. Нет бы Сереге, который всего лет пять назад соляркой перепачканным поганышем вертелся в мастерских, поискать свое молодое счастье где-нибудь в стороне…

Пока шла уборочная, времени на раздумье не было, а когда чуть полегчало, думки одолели так сильно, что поспешил он к деду Петряичеву. Про деда рассказывали, будто знает он толк в лечебных травах, берется излечивать безнадежных больных, и еще — что и побудило идти к старику — избавляет от душевной смуты.

Роман Дмитриевич и раньше заглядывал к нему, но без особенной надобности, просто так: попить чаю, заваренного на травах, послушать старика о чудесах народного врачевания.

В этот раз так запросто, на прежний манер не получилось. Роман Дмитриевич шел в сумерках, обходными путями, боясь на кого-нибудь нарваться; талалаевский народ языкастый, попробуй, опровергни потом, что не ходил к старику и никаких сердечных тайн ему не поверял.

Благополучно пробравшись во двор, Роман Дмитриевич из-за душистого стога сена всмотрелся в освещенное окно. Убедился, что у деда нет гостей, тихонько постучался. Входя в избу, напустил на себя беззаботный вид, но сразу, едва дед повел в его сторону молодыми острыми глазами, понял, что напрасно прикидывается: ничего от деда не скроешь.

Петряичев, крепкий еще, с тугими красными щеками, варил на газовой плите какое-то запашистое снадобье.

— Чайку выпьешь, Роман, — хмуря кустистые брови, спросил он. — Гляжу, хоть и форс держишь, а не любезный. Порох, что ль, отсырел?

Роман Дмитриевич только вздохнул, сел за стол и, хоронясь за керосиновым фонарем от приметливого взгляда старика, ждал, когда вскипит чайник.

— Казаковал-то ты отменно, — простодушно улыбнулся старик. — Пошто теперь не в духе? Или персональную хлопочешь?

— Не-е, дед, — отозвался Роман Дмитриевич. — Мне хоть вовсе не давай эту пенсию…

— Узнаю Ромку Басова, — сощурился старик. — Кого ж заместо тебя?

— Чего об этом… — заерзал Роман Дмитриевич. — Да одного тут… зелененького.

— Боишься, на ветер все пустит, — посочувствовал старик. — Оно понятно. На готовое, конечно, легко.

Принес прикопченную кружку на стол, пододвинул к Роману Дмитриевичу, опять отойдя к газовой плите, сказал:

— Думки, вижу, одолели. Время, Роман, время… С головой жил, повидал много, напереживался, — вот и лезут думки. Никуда от них не денешься. Средств таких, чтоб думки отшибать, нету, Роман. Так что думай…

— Да я особенно не жалуюсь, — смутился Роман Дмитриевич — подумает еще старик, что совсем скис. — Только вот, чую, уйду на пенсию — метаться начну, свихнусь…

Он, опять сильно загрустив, понюхал бодрый с горчинкой пар, курившийся над кружкой, и в ожидании — что еще скажет старик? — посмотрел на того, сосредоточенно мешавшего палочкой свое варево.

— Пей, пей, — сказал дед Петряичев, — в ём ничего особливого нет — зверобой да пустырник. Для сна крепкого… Свихнусь, говоришь? Я вот тоже слыхал: иные не выдерживают. Как на пенсию, годочков пять мается, сердешный, и готов — хоронют.

— Вот-вот, — вздохнул Роман Дмитриевич. — Вот и я.