Лытдыбр. Дневники, диалоги, проза

А потому, милейшие, рассудительно говорит наше первое “мы”, разливая по чашкам, что в эту схему вы забыли вписать себя. Социализм и бюрократия, жара и грязь равны самим себе, покуда смотришь на них с почтительного расстояния в тридевять сот. А когда изнутри, то они равны только тебе. Это твоя грязь и твоя бюрократия, чтобы ты только чего не перепутал. Действительно, соглашаемся, отпив из чашки: такого в страшном сне не предусмотришь.

Время позднее. Декретное. Формулируем.

Итак, мы нашли здесь не только то, что ожидалось. Сверх того, мы нашли здесь себя. Внутри заранее подготовленного пейзажа, успешно простоявшего здесь 5750 лет без нас, нашли – себя, причём с отношением. С отношением ко всякой детали, к каждому лицу, каждому углу и каждой двери. Мать твою, да мы же это любим!

Извращенцы, тихо сказало наше третье “мы”. Первое и второе согласились. Действительно, извращенцы. Как это можно любить? А очень просто. Молча. (Бессмысленный вопрос – бессмысленный ответ.) Принимать как есть. Так, как приняли: не успев ещё задаться вопросами “зачем?” и “как можно?!”. Потом уже была цитата из Шолом-Алейхема, вспомненная под утро: “Если на улице – холод, дождь, злые люди, но надо идти, то лучше это любить, чем не любить”. Ещё подумав, объяснили себе, что и выбора у нас особого не было. Либо любить, либо – не здесь. Не в этом пейзаже.

Неправда, возразила третья труба. Есть ещё одна замечательная поза. Называется “оле хадаш”. Не то гражданство, не то профессия. Способ существования. Не на три года, не на пять, а пожизненно – ад меа ве-эсрим. Состояние, при котором солнце встаёт – не для тебя, птицы поют – не для тебя, деревья не растут, газеты не твой мозг полощут. Фраза, сказанная на иврите, обращена не к тебе, даже если она обращена к тебе. В банке или в министерстве ищешь не общую “кабалат-кахаль”, а то единственное окошко, в котором обслуживают – тебя. Когда тебя обижают – обижаешься почему-то[26][27][28] не за себя, а “за алию”. Борешься не за свои собственные права, а за “олимовские”. Пропадаешь при этом ни за что.

“Алия – это социальная группа!” – говорит Политик. И в зале собравшиеся начинают смотреть друг на друга. “Нет!” – кричат одни. Это мы. “Да!” – кричат другие. Это их сознательный выбор.

До сих пор можно было думать, что есть какая-то неизбежность в существовании “олим хадашим”, какая-то необходимость. На определённом, так сказать, этапе абсорбции. Возникновение партии – поворотная точка. Отныне “оле хадаш” – это не временный статус переходного периода, а профессия, идеология, партийная принадлежность и вероисповедание. (Конечно, чешутся руки разоблачать большую ложь “олимовской партии”: с эфиопами, второй по величине группой репатриантов, этой партии разговаривать не о чем, нет общего языка. И с третьей группой – аргентинцами – говорить тоже не о чем. Так что партия – чисто этническая, русская.)

Когда нам предложили стать социальной группой под названием “алия”, мы отказались. Мы сказали: вы лжёте, такой группы нет. Есть социальные группы чиновников, безработных, студентов, мошавников, сутенёров, пенсионеров и сельских жителей – в любой из них может найтись представитель алии, и он будет принадлежать к своей группе. На нас махнули рукой и предложили следующим: записывайтесь в социальную группу под названием “алия”! И они согласились. Опасная сказка Политика превратилась в действительность – через добровольное согласие людей сделать эту сказку былью. Они – “олим хадашим” по убеждению – отказались от места в группе чиновников, безработных, студентов, мошавников, сутенёров, пенсионеров и сельских жителей. Они отказались быть внутри пейзажа и потребовали для себя особого места снаружи. Дай бог, чтобы им там было просторно, потому что там уже есть[29] арабы и ультраортодоксы – в этом странном пространстве вне израильского общества, но внутри его госбюджета.

Здесь приходится поставить точку. Ставим.

.

Потому что дороги разошлись, и никто никому не указ. Пошло на принцип, и нет надежды докричаться друг до друга. Мы оказались внутри пейзажа, мы это любим, мы это выбираем. Сознательно или бессознательно, по своему ли, по щучьему ли велению, мы – в Израиле, где и всех своих спутников рассчитывали увидеть. И если нам сегодня говорят: “не хотим быть израильтянами, хотим быть олим хадашим со своим особым законодательным статусом, отдельными правами и специальным языком!” – такая заявка не предполагает ни спора, ни даже возражения. Не хотите – не будете. Жаль, но точка поставлена здесь не нами.

Мы переводим стрелки часов, подчиняясь декрету. Интересно, который сегодня час на циферблате у тех, на кого распространяется действие “Закона об алие”? Мы, наверное, много теряем, когда отказываемся от такого закона и когда не завидуем “особым деньгам” в карманах ультраортодоксов, арабскому освобождению от службы в армии…

Наверное, мы – глупые люди. Ими и остаёмся.

С любовью.

[1994. Из армейского дневника]