Лже-Петр - царь московитов

- Так-то бережете мою особу... холопы! Прочь пошли!

Когда денщики, смущенно кланяясь, удалились, Лже-Петр, видя на незнакомце шубу с богатым песцовым воротником, предполагая в персоне, явившейся внезапно и без спросу, человека незаурядного, строго, однако, у него спросил:

- Чего хотел и по какому праву врываешься ты в дом, где государь России жить изволит?

Вместо ответа незнакомец скинул шапку, шубу, бросил у входа. В свете двадцати горящих в комнате свечей на форменном его кафтане синего сукна сверкнули золотые позументы, пущенные по лацканам, по краю обшлагов, по полам, драгоценный генеральский шарф с кистями, позлащенные ж рукоятка шпаги и офицерский знак под подбородком. Но, главное, на Лже-Петра и Меншикова смотрело донельзя знакомое им лицо. Самозванец же, вглядевшись в физиономию пришедшего, даже отшатнулся. Он видел в нем самого себя, до того похожими казались каждая черта лица, жесты, фигура.

* Покуда, пока. - Прим. автора.

- Что, не узнали? - спросил Петр, медленно походя к столу и зачем-то кладя на него свою большую руку.

Лже-Петр и Меншиков молчали. Данилыч потому, что близостью своей к Шведу как бы предавал настоящего царя, - стыдился. Лже-Петр стыдился тоже он видел перед собою человека, у которого забрал законно принадлежащий ему престол. Да, он мог позвать стражу, приказать ей заковать неизвестного, одетого в генеральский мундир шведской армии, мог просто застрелить его сейчас, но что-то подсказывало ему, что Петр пришел сюда совсем не за тем, чтобы требовать восстановления справедливости. Его визит был вызван совсем другими целями, поэтому Лже-Петр лишь спросил:

- Зачем же ты сюда явился? Разве не понимаешь, что жизнь твоя в опасности?

Петр криво, лишь одной щекой улыбнулся, не спрашивая разрешения, сел на стул, как хозяин:

- О себе подумай. Еще сегодня утром я стоял рядом с королем Карлом. Из Гродно он армию твою не выпустит. Чуть потеплеет, в марте, предпримет осаду, и тогда ни Огильви, ни Аникитушка Репнин пусть не молят о сдаче со знаменами иль без - кровью своею заплатят солдатики русские, что в Гродно обретаются, и за Нотебург, и за Нарву, и за Дерпт, и за Митаву, за разоренную Борисом Петровичем Лифляндию, за каждого порубленного, постреленного шведа, да и за твою измену, Мартинушка. Ох, люто ненавидит тебя Карл. Ежели в руки попадешь к нему - живого в смоле кипящей сварит али ещё что пострашнее измыслит...

Петр, поглядывая на Шенберга с нехорошей улыбкой, говоря о планах Карла, будто соглашался с ними, словно бы считал, что именно так и нужно поступить со шведом. Лже-Петр, хоть и побледнел, хоть и затряслись мелко-мелко его губы, спросил у Петра вновь с холодом и надменностью в голосе:

- Ну, и зачем же ты пришел? Чтобы передать мне, какую казнь измыслил для меня шведский король? До моей-то казни далеко, - смело улыбнулся, зато твоя, не знаю, как величать тебя, свершиться может очень скоро!

Петр порывисто, ошеломленный смелостью того, кто незаконно носил его венец, двинул рукой так, что на пол полетели бокалы, на столе стоявшие, штоф, две тарелки.

- Не затем я здесь, чтобы стращать тебя! И не для того пришел, чтобы счеты с тобой сводить. Все одно меня, помазанника, холопы мои не примут станут тебе служить. Пытался я уж раз, под Нотебургом, власть свою законную вернуть: нет, от ворот поворот мне Борис Петрович показал. Говорил, что мы уж с Мартинушкой своим сжились да и хорошо живем. Так что я со злости под Нотебургом-то против своих, за шведов дрался...

Меншиков кивнул:

- Помню, как в проломе рубил ты русских протазаном, помню...

Петр осклабился:

- И тебя бы срубил, Сашенька, непременно бы срубил как изменника своего, самозванцу взявшегося служить!

Данилыч, однако, не смолчал - не боялся он сейчас того, кто ещё восемь лет назад мог послать его на конюшню, запороть плетьми, уморить в застенке. Теперь - иное.

- Я шведу-то служу?! - подскочил он к Петру бесстрашно, пригнувшись, схватившись за шпагу, взъерошенный, как голодный кречет. - Сей вот шпагой я столько шведов переколол в то время, как ты у Карла в генералах ходишь да кровь русским отворяешь! России я служу, токмо за нее, родную, и воюю, а военачальником наиглавнейшим у нас и в самом деле швед. Ну и что ж с того, коль он интересы русские блюдет? Ты же, Петр Алексеич, - вражьи интересы сохраняешь. Ежели и попытаешься когда в Москву вернуться, в застенок попадешь, а не на трон!

Петр помрачнел:

- После Нотебурга со своими уж не дрался - Августа бивал. Но паки говорю: не за тем у вас сегодня, чтобы обиды говорить на вас да ваши выслушивать. Корпус, что в Гродно законопачен, спасти хочу!

- Ой ли! - хохотнул Данилыч, насмешливо наклоняя голову к плечу. Шведский генерал врагов своих спасать явился! Нет, Петр Алексеич, веры тебе не будет.

Но в разговор вмешался Швед. Видя, что Петр на самом деле не имеет намерений вредить ему и посягать на власть и полномочия его, Шенберг примирительно сказал: