Лже-Петр - царь московитов

Очнулся Петр, как и в прошлый раз, раздетым, на постели. Над головою черная сень балдахина. Комната, нарядная, просторная, вся залита светом утреннего, взлетевшего над морем солнца. Только в комнате он не один — у стола сидят два человека, молодой, в мундире и ботфортах, с умным и внимательным лицом, хотя и совсем ещё мальчишеским, а напротив — пожилой, с насмешливым совиным носом, повисшим над тонкой верхней губой. Петр где-то уже видел этот нос.

Посмотрев на людей, Петр сдвинул брови, резко скинул ноги на пол, прикрывая одеялом нагие, мосластые бедра, стервенея, прокричал:

— Так что ж сие все значить может? Попрошу самым расторопным образом дать мне объяснение! На чью свободу вы поспешили покуситься, тати? Али кнута изведать захотели? Лефорт где, Меншиков?

Левенрот поднялся, с виноватым видом шагнул навстречу сидящему царю, поклонился низко, руки сцепив на животе, на чистом русском произнес:

— Великий государь, царь и великий князь, я один и не посмел бы никогда явиться перед вашими очами, ибо на самом деле дерзко покусился на свободу вашу, что было сделано не ради произвола частного лица, не ради озорства или желания вашу милость как-то оскорбить или обидеть. Нет, причины здесь имелись совсем иные…

— Ну же, изъясни мне те причины, что понудили вас, воров, покуситься на персону государя Руси? — багровея, с тихой затаенной ненавистью спросил царь Петр.

— Видите ли, великий государь, благополучие Швецкой земли потребовало залучить вас в вечный полон, поелику обеспокоены мы были вашим шевеленьем насчет заведения морского флота и приуготовлений, пусть покамест только в прожектах, к войне с нами. Выходит, вы сами невольно стали причиной той беды, что с вами приключилась, нас же за сей дерзостный поступок даже Небесный Судия винить не будет — мы предупредили великие страдания русского и шведского народов, коим вы своей неосмотрительной политикой могли немало споспешествовать. Принесем же во имя мирной и спокойной жизни наших соседствующих стран бескровную жертву — вас, великий государь. Неужто вы, радетель о благе Московии, станете противиться?

Петр, казалось, был озадачен ясной и твердой речью шведа. Он прежде никогда не думал о русских ратниках, проливавших свою кровь за государево дело. Под Азовом он без трепета и стыда смотрел на то, как падали и разбивались стрельцы и казаки, пытавшиеся влезть на стену. Теперь же перед ним развернули картину мирного соседства двух держав, которому он, якобы, мог помешать своим стремлением укрепиться не только на Черном, но и на Балтийском море. Но тут же змеиная хитрость, скрытая в речи Левенрота, великое лукавство, явились со всей очевидностью сознанию Петра.

— А, гнусный филин, — поднимаясь с постели, заговорил он с угрозой, наступая на шведа и протягивая к его горлу руки, — глумиться над великим государем России захотел? Мира, видишь ли, им надобно! А когда вы Ингерманландию у нас воевали, а когда допрежь сего мы с вами из-за финских и древних новогородских земель едва ль не каждый год рубились, тогда о мире помнили? А кого ж вы, канальи, заместо меня на трон посадить решили? Дурачка какого-нибудь, чтоб над ним бояре верховодили? Так ведь при боярах-то у нас стрельцы снова шалить начнут, вольностей своих искать станут, кровью, как при самозванцах, вся страна залита будет, вот тогда-то и вы из своего угла явитесь, не останетесь в спокое! Теперь уже не токмо на новогородские земли покуситесь, а на Москву пойдете! Не будет же вам, ворам, от меня ни согласия, ни прощенья! Всех вас кнутом запорю! Одной Ингерманландией от меня не откупитесь — за Выборг пойду, всю Финляндию от вас отберу, а то и Стекольный, стольный град ваш на шпагу возьму!

И огромные, костистые руки Петра сомкнулись на шее насмерть перепуганного Левенрота, принялись тискать горло, так что хрипение удушаемого шведа не замедлило послышаться, но стоявший до этого спокойно юноша в ботфортах со свистом выхватил из ножен свою длинную, не по росту и не возрасту шпагу и решительно приставил острие к вырезу рубахи русского монарха, сквозь который была видна его волосатая грудь с кипарисным большим крестом. Укол был чувствительным, показалась кровь, заструившаяся тонким ручейком по полотну рубашки. Петр взвизгнул, ощерившись, рукой отвел клинок, порезав при этом пальцы. Отпустив шею Левенрота, правой рукой облапил юношу в мундире, левой же, изловчившись, схватил за выпуклую гарду золоченого шпажного эфеса, но в комнату уже вломились стражники, и три стальных пера тяжелых алебард уперлись в грудь Петра, а юноша, весь дрожа от негодования и страха, прокричал, не забывая меж тем оправлять на шее кружевной галстук:

— Чего ждете? Вяжите его, вяжите, а то он всех вас перебьет! Защитите короля!