Лже-Петр - царь московитов

Ни Головин, ни Лефорт, ни Возницын не успели возразить, а Меншиков уж грохотал ботфортами, сбегая вниз. Заорал: «Микитка! Трифон! Карету закладывать сейчас же! Самых лучших лошадей! Едем в Саардам! Эх, устрою же я той свинье выпусканье жира!»

И миновало чуть больше четверти часа, как раздался свист бича, зацокали копыта четверки лошадей, и колеса большой посольской кареты загремели, удаляясь, по камням посольского двора.

Десять верст, хоть и в темноте, но зато по плотной, укатанной дороге, что была обсажена вербами, проскакали меньше, чем за час. Остановились возле трактира — хозяин, выпроводив гостей, вместе с женой и дочкой прибирался в зале. Меншиков дверь отворил ногой, в трактир вломился с Тришкой и Микиткой, крикнул кучерам:

— Робяты, окорока сего жирного хватайте да девку оную, пампушку! Будут знать, как чародейным зельем потчевать своих гостей!

Трактирщик, зная за собой вину, помня, что вбежавший кавалер был приятелем русского царя, дал безропотно схватить себя, зато уж дочка и жена его визжали, будто насильно лишались девства. Но дочке заткнули рот, матери же дали тумака, и скоро карета снова громыхала, и красный фонарик на её задке раскачивался туда-сюда.

Трактирщика и дочь его втолкнули в подвал посольского дома, где раньше, должно быть, хранились обложенные льдом и опилками бочки с пивом. Здесь уж был поставлен стол, горели свечи. Через железное кольцо, вмурованное в потолок, пропущена веревка. Жаровни, похоже, не отыскалось, зато знатного размера клещи и три плети с узелками по всей длине ремня лежали на виду. Рядом стоял в выпущенной на штаны рубахе кузнец посольства — толстый, как бугай, Артюшка, пьяный и хотевший спать, встревоженный Головиным для дела важного и скорого. Сам же Головин с Возницыным и Лефортом сидели за столом. Перед ними — листы бумаги, чернила, перья, блюдо с апельсинами.

— Вот, привез разбойников! — радостно возгласил Данилыч, едва вслед за насмерть перепуганным трактирщиком и его дочкой прошел в подвал.

— Ну поглядим, поглядим сейчас, как нам сии разбойники ответят, забубнил, как из бочки, зловеще Возницын. — Артюха, пентюху сему руки замотай да и вздерни-ка на дыбу, чтобы слова из него, аки птахи из разоренного гнезда, повылетали.

Но к Возницыну, сидевшему посреди двух других судей, подбежал Меншиков, взволнованный, разгоряченный:

— Оставь трактирщика, Прокопий Богданыч! Лучше девку в натуральном виде на дыбу вознести — пусть бы батька на оную висячую колбаску поглядел, особливо когда Артюшка аль Микитка ей клещами пригрозит. Эх, жаль, вы огня не развели да клещей не раскалили — мигом бы языками зашевелили.

Возницын и Головин согласились, и скоро под долгие стенания отца обезумевшая от страха и боли трактирщикова дочь была отделена от пола вершка на четыре. Юбка, кофта и рубаха были сдернуты с неё с большой охотой кучерами Данилыча, и гладкое, ладное тело шестнадцатилетней девушки белело посреди подвала огромной неподвижной свечкой.

— Говори, кабатчик, — грозно потребовал Головин, обращаясь к трактирщику по-голландски, — что налил ты в кружку с пивом, когда господин Михайлов, сиречь русский великий государь, сидел у тебя в трактире с этим господином? — и показал рукой на Меншикова. — Говори, не то клещами станем твоей девке ногти выдирать, рвать уши и ломать ребра. Палачи у нас заправские, сам видишь!

Трактирщик, переводя полный боли взгляд с судьи на дочь, пал на колени и, протягивая руки к Головину, взмолился:

— Не губите! Все, все расскажу! Не я повинен в том проступке! Некий господин, что остановился у меня за три часа до появления господина Михайлова, угрожая пистолетом, вручил мне бутылку с пивом, требовал подать на стол, как только господин Михайлов выпьет три мои. Что я мог поделать? Тот господин мне обещал, что его пиво для господина Михайлова безвредным будет, только лишь произведет в его теле приятную игривость. Он ещё хотел после того предложить господину Михайлову много своего прекрасного пива, но пиво это, вижу, оказалось вредоносно для натуры господина Михайлова…

— Все ли, каналья, верно говоришь? — включился в допрос Лефорт.

— Яслями Вифлеемскими клянусь, что истину вам сообщаю. Ах, отпустите мою Грету, не мучьте ее! Ей так больно!

— А ну-ка, подробно опиши мне человека, что дал тебе бутылку с зельем, — продолжал Лефорт.

Трактирщик, сбиваясь, бормоча, как индюк, затряс щеками, но вскоре Лефорт уже мог сказать по-русски:

— Ну, верно, Левенрот и есть. Шведы испортили царя, но пока не вижу способа, как наказать нам их. Сам-один Левенрот бы не решился на такое злодеяние. Мню, что за спиной его стоит сам Карл Двенадцатый, а посему и челобитье наше он не примет. Скажет, что от пьянства али от чего ещё помрачился разум у вашего царя, — и вдруг, переходя на голландский, грозно обратился к трактирщику: — А припомни-ка, пивная бочка, не было ль кого вместе с кавалером, что вручил тебе то зелье?

— Был, был! — охотно закивал трактирщик. — Такой высокий, ничуть не ниже господина Михайлова, только лица его я не разглядел.