Лже-Петр - царь московитов

— Вот ты, батюшка, царь-государь, сам и посуди, сколь много стараний приложить нужно, чтоб из оного черта с крылами, клювом и когтями послушный тебе раб вышел, — говорил Лже-Петру старый сокольник, что ехал с царем стремя в стремя, держа на руке, обряженной замшевой рукавицей, крупного сокола, усмиренного надвинутой на голову бархатной шапочкой. — Спервоначалу гнездо соколиное найти нужно, чтобы детенышей в обучение взять — зрелая птица к учению не способна. Кормить будем того соколенка токмо мясом сырым, а как подрастет маленько, шапку на голову наденем. Вот, побудет он в шапке, к охоте уж будет готов, шапку снимаем, и сокол, уж голодный, должен увидеть добычу и за ней лететь. Вначале близко ставим добычу, после — подале, и все дальше, дальше. Так и выпестуем черта крылатого, любую птицу с неба сдергивать может.

Лже-Петр удивлялся проворству народа, к которому явился быть правителем, и радовался, что подданные оказались совсем не такими дикими, какими представлял их Левенрот. Вместе с тем появлялось и чувство некоторой неуверенности, как в самом начале, когда он страшился быть разоблаченным и не принятым русскими.

— А ну, покажи, что умеет твой сокол! — потребовал Лже-Петр, и сокольничий, холоп Бориса Петровича Шереметева, довольный оттого, что сам царь увидит, сколь он умел, крикнул куда-то назад, где в клетках, поставленных на телеги, везли птиц, предназначавшихся служить добычей:

— Митя-а-й! А, слышь, Митяй! Шибани-ка цаплю, ту, что сегодня поутру Ерошка словил!

— Ага, пускаю, ага! — откликнулся молодой голос, и Лже-Петр услышал понукание: «Давай, давай, порхай! Иди! Иди!»

Послышалось хлопанье крыльев, цоканье клюва. Цапля взлетела. Повернувшись в седле, Лже-Петр успел увидеть её розовые, перепончатые лапы, когда носатая, красивая птица, радуясь внезапно обретенной свободе, поднялась над землей и тяжело полетела подальше от тех, кто украл её волю. Сокольник же осторожно снял шапку с ястребиной головки. Она тут же задвигалась в разные стороны, будто и не имелось костей в шейке птицы, старый охотник что-то шепнул, рукой показал на цаплю, забиравшуюся все выше и выше в небо. Ястреб мгновенно взъерошился, замер, пригнувшись и устремив хищный взгляд в сторону цапли. Казалось, ястреб призадумлася — достойна ли летящая птица быть его добычей, но вот уже с легким треском расправил свои серо-пестрые крылья, взмахнул ими и понесся за цаплей.

— Словит!

— Куды там — не словит! Цапля-то вон уж куда залетела, — слышал Лже-Петр, как с азартом заговорили люди из свиты.

Лже-Петр, задрав подбородок, внимательно следил за полетом ловчей птицы. Он никогда не видел соколиной охоты и не слишком был уверен в том, что ястреб или кречет способны заменить ружье. Он не понимал прелести такой охоты, потому что видел радость лишь в успехе личном, — от выслеживания зверя, от точной стрельбы. Здесь же награда доставалась ловчей птице. Лже-Петр не знал, что вельможа русский имеет право гордиться уже потому, что птица его выучки словила больше дичи, чем какая-то другая.

Ястреб тем временем настиг цаплю, но с ходу драть не стал, залетел сверху и упал на нее. Все, кто ехал с царем на охоту, — человек до трехсот, — принакрыв глаза козырьками ладоней, следили за исходом схватки. Цапля решила подороже продать свою жизнь, и было видно, что в небе, переплетаясь крыльями, шеями, птицы сцепились в смертельной схватке. Слышался клекот цапли, пронзительные крики сокола, вились перья и, покачиваясь, легко опускались на землю. И вдруг Лже-Петр услышал, как кто-то из сопровождавших его с удивлением воскликнул:

— Да цапля-то сокола забьет, забьет!

И на самом деле — взмахнув пару раз крыльями, сокол вдруг замер в воздухе. Цапля же, было видно, ещё пару раз клюнула врага, и хищник, кувыркаясь, камнем полетел к земле.

— Га-га-га! — разразились смехом бояре.

— Чей же сокол? Вяземского, что ли?

— Нет, вроде Салтыкова! У него завсегда не соколы, а вороны. Удружил царю!

Но то ли сам Салтыков, то ли кто-то из тех, кто был ему родичем или просто приятелем, кричал, откликаясь:

— А ну не бреши — Салтыкова! У Михаила Полуектовича отродясь таких ловчих птиц не бывало, чтоб цапле поддались! Хованского сокол!

Но тут заступились и за честь князя Хованского, и вот уже пошла гулять горячая свара по многолюдной колонне охоты. Бородатые, обряженные в богатые ферези, однорядки, охобени, терлики и шубы, бояре и окольничие, дворяне и стольники, все их охотники и стремянные, челядники и конюхи схватились в жаркой сваре, стараясь перекричать друг друга, и только присутствие государя удерживало распаленных внезапной враждой людей от драки.

Выстрел грохнул оглушительно, и тут же ссора стихла, и замершие, мгновенно остынувшие люди сконфуженно посмотрели друг на друга, услышав, как крикнул царь, пряча в ольстру пистолет:

— Замолчать, бесстыдники! При государе лаяться не робеете? Холопам велю арапниками вас утихомирить!