Лже-Петр - царь московитов

— Причем здесь немцы? Я учусь на философском факультете, приятель, и знаю, что всем людям во всех странах присущи одинаковые аффекты: нам нужно жрать, а поэтому мы все деремся за жратву, нам нужны бабы, а поэтому мы или деремся за баб, или придумываем ухищрения для овладения ими — поем песни, сочиняем стишки, затеваем ради них войны, а ещё всем нам хочется власти ради самой власти, а также ради жратвы и баб. Ну, разве я не прав? Так причем же здесь немцы? Повсюду нравы дики, ибо перечисленные мною аффекты не скоро оставят натуру человека. Скажи нам лучше, как тебя зовут, и здесь, на обочине этой дороги, мы скрепим нашу дружбу чаркой доброго швабского шнапса.

Петр, не евший с тех самых пор, как покинул борт «Дельфина», набросился на кровяную колбасу, хлеб и сыр приятелей, а те, с жадным любопытством следя за странным человеком, назвавшим себя царем Петром, не уставали подливать ему водки, и скоро Петр уже любил студентов, казавшихся ему такими же добрыми и приветливыми, как гостеприимные обитатели Немецкой слободы. А Макс, словно нарочно желая разрушить впечатление голодного человека о самом себе, говорил:

— Да, жрать ты, Петр, горазд. Я уж и пожалел, что пригласил тебя поесть. Да, мы, немцы, жадные и злые, жадные и злые. Не знаешь разве, какими мы можем быть? Ты, я вижу, на самом деле иностранец и, конечно уж, как воевали немцы друг с другом лет семьдесят назад, знать не можешь.

— Из-за чего вы воевали? — не переставая жевать, спросил Петр.

— Как? Из-за религиозных несогласий[5]. Но не в этом дело. Почитал бы ты, что пишет честный Филандер фон Зитевальт, видевший войну. — Макс, любивший поболтать, развалился на своем плаще. — О, сжечь деревню, перебив всех крестьян, изнасиловать женщину, привязав её к спине изувеченного отца или мужа, разрезать живот беременной — было обычным делом. В одной Саксонии за два года погибло не меньше миллиона — убиты или умерли от голода. С голодухи люди крали трупы с виселиц, выкапывали из могил, чтобы сварить и съесть. Братья ели мертвых сестер, дочери — матерей. Родители убивали детей, чтобы утолить голод, а потом, от стыда, убивали себя. Пишут, что в начале войны Германия имела шестнадцать миллионов жителей, а в конце всего четыре. Представляешь, во Франконии сейм даже разрешил мужчинам иметь двух жен, никому не разрешалось становиться монахом раньше шестидесяти лет, а духовенству милостиво дозволили жениться.

Петр даже на минуту оторвался от еды — от Лефорта он никогда не слышал о бедствиях, что когда-то постигли столь полюбившуюся Петру Германию. Красивые молодые лица студентов вдруг словно подернулись какой-то тенью, на мгновеье потеряли привлекательность свою, но друзья уже толкали в бок Петра, предлагая ему подняться:

— Эдак мы и до зимы до Кенигсберга не доберемся!

И зашагали по дороге, удаляясь от города, где русский царь едва не поплатился жизнью за что, что попытался помешать свершению жестокой казни. Студенты были столь щедры, к тому же они про себя решили, что их попутчик немного свихнулся, и часто давали ему по очереди свои дымящиеся трубки, чтобы покурил дорогой, и Петр охотно брал их то у Макса, то у Фрица, а Макс без умолку болтал:

— Значит, ты русский царь? О, это очень, очень хорошо! Чтобы немного подзаработать, мы в пути будем показывать тебя, говорить всяким деревенским лоботрясам, что за несколько крейцеров они смогут увидеть настоящего русского царя, корабль которого потерпел крушение неподалеку от Данцига. Ты умеешь говорить по-русски? Ну, скажи-ка!

Петр, улыбаясь, что-то произносил по-русски, и Макс с Фрицем, никогда не слышавшие русского языка, шлепали Петр по спине и со смешками говорили:

— О да, Питер, да, ты говоришь как настоящий русский царь!

— Нет, даже лучше, много лучше. Куда ему до тебя. Только пояснее выговаривай это «щ», сделай его долгим, как шипение вестфальского гуся. Ну-ка — щ-щ-щ-щ-и-и-и…

И Петр, тоже смеясь, уже не обижаясь на студентов, старался проговорить звук так, как требовали они. Но скоро Максу с Фрицем надоело учить попутчика, которого они считали почти дурачком, говорить на «настоящем русском языке». Понятно, что этот неуклюжий, долгоростый парень, побитый ими, не заслуживал внимания кенигсбергских студиозусов, и они, уже не замечая шагавшего подле них Петра, с юной живостью болтали.

— Максик, — говорил Фриц, — если трюк с русским царем по пути в альма матер не пройдет, нужно чем-то другим призаняться. Я будущий медик, а посему хочу предложить продавать одну полезную штуку — рецепт превернейший, к тому же все составные части под рукой.

— И что же это?