Лжедмитрий I

— Стоит и разговаривает с другим еретиком, с женихом вашей дочери. Дверь в комнату закрыта, но голоса слышны. Я проходил в сенях и… невольно слышал.

— Что же они говорили? — спросила пани Юзефа, с напряженным вниманием слушавшая патера.

— Богохульствовали они! Церковь нашу поносили! Вот что! — вскричал отец Пий. — Слышу, боярин говорит пану Максиму: «Счастлив ты теперь, друже: люб ты девице, а она люба тебе, женишься вскорости на ней — не забудь в своем счастье веру нашу святую Православную». — «Что ты, Павлуша, — отвечает пан Максим, — да разве я могу и помыслить о грехе таком?» — «Верю, что не можешь, а только, Максимушка, слаб порою человек бывает, а эти латиняне — мастера сбивать христиан православных на путь ложный: посмотри, в Литве-то много ль истинных православных осталось? Все — либо «соединенный», либо латинянин. Правда, все веры Господу Богу поклоняться учат, а только истинная есть одна — наша, православная: тут тебя никакому папе кланяться не заставят — верь только в Господа Иисуса Христа. Наша вера истинно святая… Бойся особенно этого длинного постнолицего отца Пия — лиса-еретик! Умеет подъехать!» Дальше я не слушал… Что вы скажете?

— Это ужасно!

— Именно ужасно! Этого боярина необходимо удалить из вашего дома — он вреден, вреден!..

— Не попросить же его уехать, отец Пий.

— Отчего же не попросить уехать? Если не прямо, то дать понять: убирайся, мол.

— Он ведь спас пана Максима.

— Спас тело — губит его душу! Если он будет здесь — пан Максим никогда не покинет своей ереси. Попросите сюда пана Самуила: нам надо убедить его соединенными силами, чтобы он предложил этому схизматику убираться поскорей.

— Пан Самуил вряд ли согласится: он такой нерешительный.

— Должен согласиться! Нам нужно убедить его. Вы, как мать семейства, укажете ему на вред, который он вносит в семью; я, как духовному сыну своему, укажу на зияющую адскую бездну, которая открывается перед всеми Влашемскими. Он — набожный католик. Впрочем, можно найти для удаления москаля-боярина другой предлог…

— Какой же?

— Да хоть, например, то, что он увлекает панну Анджелику и этим грозит расстроить предстоящий брак.

— Но, святой отец, ведь это же — неправда! Анджелика искренно любит пана Максима, на пана боярина смотрит как бы на брата, друга жениха! — вскричала с волнением пани Юзефа.

— Я и не выдаю этого за правду. Впрочем, кто знает этих еретиков? Во всяком случае, это — предлог хороший, и мы его употребим в крайнем случае. Не бойтесь, что приходится солгать.

Пани тяжело вздохнула, потом кликнула холопку:

— Позови ко мне пана Самуила. Скажи, что мне и отцу Пию надо поговорить с ним о важном деле.

Когда холопка вышла, пани Юзефа откинулась на спинку кресла.

— Я, отец Пий, устала от всех этих неприятностей… Точно несколько часов кряду работала… — проговорила она.

— Крепись, дочь моя! Мы трудимся для славы церкви! Бог вам воздаст за это, — торжественно сказал патер.

Пан Самуил уже входил в комнату.

XV Удача пана Самуила

Пан Самуил вошел в комнату жены будто с некоторою боязнью; он почему-то даже ступал на цыпочках. Это был невысокий, кругленький человек с пухлым лицом, на котором маленький красноватый нос напоминал вишню, с редкими седеющими каштановыми волосами и рыжеватыми густыми, но короткими, торчащими, как щетина, усами.

Он подошел под благословение к отцу Пию, поцеловал руку жене, осведомившись о ее здоровье и о том, как она провела ночь, потом спросил, беспокойно моргая своими маленькими выцветшими глазами:

— Ты меня зачем-то хотела видеть, Юзефочка? И вы тоже, отец Пий?

— Садись, Самуил, — сказала ему жена.

Он торопливо опустился на кресло и, смущенно мотая головой, поглядывал то на жену, то на патера.

— Духовный сын мой!.. — заговорил патер после непродолжительного молчания. — Твоему дому грозит несчастье!

— Несчастье? Боже мой!.. Какое? — беспокойно заерзав на кресле, промолвил пан Самуил.

— Дай досказать отцу Пию, — заметила ему пани.

— Я так только, Юзефочка… Так несчастье? Ска-а-жите!..

— Да, несчастье! Твоей семье грозит распадение, твоей и всех твоих домочадцев душам — вечный адский пламень! Ужасный червь подтачивает благополучие твоего дома.

— Но, Господи…

— Червь этот — ересь! — закончил патер.

— Ересь?

— Самуил, — заговорила пани, — пора обратить внимание на то, что наших дочерей может заразить пагубная ересь. За их души придется нам давать Богу ответ!

— Но объясните!

— Погоди. Жених Анджелики — еретик…

— Но пан Максим такой…

— Хоть он и пан Максим, а все-таки еретик… А потом этот боярин.

— Вот оно — зло этого благочестивого дома! — воздев руку, патетически воскликнул патер.

— Пан Белый-Туренин — зло? Помилуйте! Но что он сделал? — отважился запротестовать пан Самуил.

— Вот оно! Вот оно! Еретик уже успел обворожить и твою благочестивую, искушенную испытаниями душу! Каково же бедным неопытным девушкам! Горе им, горе!

Пан Самуил с недоумением смотрел на него.

— Пана боярина следует возможно скорее удалить из нашего дома, — сказала пани Юзефа, наклонившись к своей работе — какому-то вязанию.

— Гм… Почему?