Лжедмитрий I

Вторая часть церемонии была перенесена в Архангельский собор. Это были дань традиции и еще одно зримое подтверждение родства с династией московских великих князей. Проводивший службу архиепископ Арсений Елассонский вспоминал: «После венчания всеми царскими регалиями патриархом [царь] пошел в соборный Архангельский храм, поклонился и облобызал все гробы великих князей, вошел и внутрь придела Иоанна Лествичника, где находятся гробы царей Иоанна и Феодора, и поклонился им»¹⁸. Именно здесь на Дмитрия была возложена архиепископом Арсением древняя «шапка Мономаха» и провозглашено на греческом «Аксиос» — «достоин», как это было необходимо по церковному чину поставления. Из Архангельского собора все снова вернулись в Успенский собор, где была проведена Божественная литургия.

Коронационный день завершился «большой трапезой» и раздачей даров участникам церемонии.

Но мало было получить трон. Царю Дмитрию Ивановичу предстояло еще удержать его.

Императорские планы

Обычно считается, что царь Дмитрий Иванович во время своего недолгого, продолжавшегося менее года правления послушно исполнял волю поляков и литовцев. Но эти обвинения сформировались позднее, под воздействием пропаганды следующего царя, Василия Шуйского, свергнувшего самозванца с трона. В том-то и дело, что царь Дмитрий Иванович сумел проявить себя явным знатоком московских порядков управления и придворного этикета. Как ни парадоксально, но единственное, что обозначало резкий разрыв с традициями предков в международных делах, — это попытка повышения статуса русского царя и претензии Дмитрия на титул императора. Но если это и была перемена, то такая, против которой не просто не возражали, но за которую готовы были даже сражаться.

Как ни трудно выявить замыслы нового царя, сделать это возможно, если, подобно самому Дмитрию, постоянно учитывать идею об императорском статусе царской власти, означавшем верховенство московского царя над правителями других подчиненных ему царств и княжеств. Как человек, умеющий ставить цели, кажущиеся другим недостижимыми, царь Дмитрий Иванович начал новую большую игру, в которую стремился вовлечь уже не только Московское государство, но и другие страны. Подобно Ивану Грозному, уверенно возводившему свой род «от Августа-кесаря», Дмитрий готов был посоревноваться в славе со всеми героями древности, включая Александра Македонского. Что уж говорить о современных ему императорах и королях, которых ему тоже хотелось заставить считаться с собою.

Об этой его черте вспоминали те иностранцы, которым довелось знать московского Дмитрия достаточно хорошо. «Он желал быть соперником каждому великому полководцу, — писал Станислав Немоевский, — неохотно слушал, когда хвалили какого-либо великого человека настоящего времени»¹⁹. Думается, что тем самым Станислав Немоевский намекал на «прохладное» отношение царя Дмитрия Ивановича к своему бывшему благодетелю, королю Речи Посполитой Сигизмунду III.

У царя Дмитрия оставались долги и перед королем, и перед папским нунцием Клавдием Рангони и отцами-иезуитами, терпеливо дожидавшимися исполнения планов о распространении католической веры и соединении христианских церквей. Самозванец продолжал обнадеживать отцов Николая Чижевского и Андрея Лавицкого, но им нечем было отчитываться перед Ватиканом. После вступления Дмитрия в Москву им оставалось окормлять польское воинство, ждавшее плату за службу, и тех пленных, которые оставались в Московском государстве еще со времен Ливонской войны. Отцы-иезуиты послали своего человека к Лжедмитрию, но царь ответил им очень неопределенно: «он дал ответ, что надо ждать до тех пор, когда он остальное лучше упорядочит и утвердит»²⁰.

Не забыли Дмитрия и польские ариане, поддержавшие его в Литве. Их посол Матвей Твердохлеб тоже отправился в Москву в конце 1605 года, был милостиво принят, но скоро уехал обратно²¹.

Лжедмитрий умел обнадеживать тех, в ком продолжал нуждаться. В полной мере относилось это и к отцам-иезуитам. Наверное, не случайно его венчание на царство было приурочено не только к древнему христианскому празднику Собора Двенадцати апостолов, но и ко дню памяти святого Игнатия Лойолы, покровителя ордена иезуитов. Царь знал, что его «посыл» будет понят, так как его католические духовники были уверены, что Дмитрий имел представление о значении этой даты.

Другим делом, подтверждавшим добрые намерения Дмитрия в отношении Римской церкви, стала подготовка послания новому папе Павлу V в Ватикан. Царь намекнул через того же верного человека, что планирует отправить с этим письмом отца Андрея Лавицкого. И действительно, такая грамота была послана 30 ноября 1605 года. В ней Дмитрий поздравлял нового папу с избранием, говорил об обстоятельствах своего счастливого воцарения.