Лжедмитрий I

Голландский купец Исаак Масса писал о царе Дмитрии Ивановиче: «Он был мужчина крепкий и коренастый, без бороды, широкоплечий, с толстым носом, возле которого была синяя бородавка, желт лицом, смугловат, обладал большою силою в руках, лицо имел широкое и большой рот, был отважен и неустрашим, любил кровопролития, хотя не давал это приметить». Впрочем, Исаак Масса упоминал не только о храбрости, но и об авантюризме Лжедмитрия, собиравшегося зимой штурмовать Нарву (от чего его отговорили бояре) и готовившегося воевать то ли с «Тартарией», то ли с самой Речью Посполитой: он будто бы «втайне замышлял напасть на Польшу, чтобы завоевать ее и изгнать короля или захватить с помощью измены, и полагал так совсем подчинить Польшу Московии»³⁹.

Другой иноземный купец, оказавшийся в Москве в начале 1606 года, оставил такую характеристику нового царя: «Что же до его особы, он сохранял свое величие очень хорошо: он был человеком среднего роста, смуглый лицом, склонный к разлитию желчи, но быстро успокаивался, он разжаловал многочисленный штат и приговорил к смерти старшин и других офицеров за самое ничтожное уклонение от своих обязанностей, ему нравилось быть верхом, и [он] любил часто ездить на охоту, человек большой поспешности, и что бы быстро ни приказал, любое являлось перед ним, и управлял с отличным предвиденьем даже в малейших делах; он был большой предприниматель, удивительной смелости и внутренне почувствовал, что вся страна Московия не подходит для него, чтобы приобрести какую-либо великую славу, так что он домогался также других стран и монархий»⁴⁰.

«Его красноречие очаровывало всех русских, — писал о нем капитан Жак Маржерет, — в нем также блистала некоторая величественность, которой нельзя выразить словами и невиданная прежде среди знати в России и еще менее — среди людей низкого происхождения, к которым он неизбежно должен был принадлежать, если бы не был сыном Иоанна Васильевича»⁴¹.

Но в том-то и дело, что многие искали в царе Дмитрии Ивановиче сходство с царем Иваном Грозным — и не находили его. Самым непонятным образом выглядели столь тесные контакты с Речью Посполитой, совсем не укладывавшиеся в традиционные представления о друзьях и врагах Московского государства. Нельзя сказать, чтобы Дмитрий совсем не обращал на это внимания. Войдя в Кремль, он отдалил от себя польскую охрану, заменив ее русскими стрельцами. Это, возможно, случилось еще и вследствие конфликта, описанного Станиславом Боршей. В своих записках Борша писал о «великом раздоре», произошедшем «между русскими и поляками» вслед за венчанием Дмитрия Ивановича на царство. История началась из-за польского шляхтича Липского, наказанного за какую-то вину. За него вступились его товарищи, случилась стычка, в ходе которой «многие легли на месте и очень многие были ранены». Царь Дмитрий решил проявить свою волю и приказал «выдать виновных»: «В противном случае прикажу, велел он сказать, привезти пушки и снести вас с двором до основания, не щадя даже самых малых детей».

Такого поворота от Дмитрия его польские сторонники не ожидали, они с прославленным шляхетским гонором ответили московскому царю: «Так вот какая ожидает нас награда за наши кровавые труды, которые мы взяли на себя для царя». Поляки соглашались мученически умереть в надежде, что за них отомстят король и «братья». Дело едва не дошло до исповеди священнику, как это бывает перед боем. Но царь Дмитрий все же погасил конфликт, настояв, чтобы ему выдали нескольких людей, бывших участниками уличной стычки, и обещая, что им ничего не будет⁴².

Совсем не случайно, что запись об этом столкновении оказалась последней в воспоминаниях Станислава Борши, уехавшего после этого из Москвы в Краков. Период бури и натиска для поляков, явившихся в Москву вместе с царем Дмитрием, закончился. Наступали другие времена.

«И всех лутче тот образец, что жаловать…»

Царь Дмитрий Иванович прежде всего должен был выбрать, кем он хотел стать для своих подданных. Он был «сыном» тирана Ивана Грозного и мог править, подобно отцу. Но его душа лежала к другому. Ему хотелось прославиться благодеяниями. Но тут Дмитрия поджидала другая опасность: его стали бы невольно сравнивать с Борисом Годуновым. Отголоски таких метаний царя можно услышать в его разговорах с секретарем Яном Бучинским о деле Шуйских. Сам Бучинский напоминал об этом в письме царю Дмитрию Ивановичу: «И сказал мне ваша царская милость, что у тебя два обрасцы были, которыми б царства удержати: един образец быть мучителем («ad tyranidem»), a другой образец не жалеть харчу великого, всех жаловать… И всех лутче тот образец, что жаловать, а нежели мучительством быти»⁴³.