Лжедмитрий II

Каждое утро выходил Андрейка за околицу, радовался, как весело ощетинилась рожь, суля щедрый урожай, и думал, что неспроста надрывался, поднимая сохой борозду, боронил, учился у деда Кныша высевать, разбрасывать зерна, чтобы всходы были ровные… А когда взошли зеленя, снег щедро укрыл их от морозов…

Доволен Андрейка жизнью, и нелегкий крестьянский труд ему в радость. Добрая у него жена, хозяйственная. А когда орда мимо шла, всей деревней укрылись в глубине леса… Вскоре слух прокатился: на речке Наре казаки побили ордынцев…

Ужинали князья при свечах, втроем: Дмитрий Иванович Шуйский с Александром Васильевичем Голицыным (братом Василия Васильевича) да Данила Иванович Мезецкий. Ели смакуя, прихваливая стряпуху: знатную умелицу возит с собой Шуйский, эвон какие пироги испекла со стерлядью — духмяные, сочные, во рту тают, уха наваристая, губы слипаются, а уж гуси с гречей и утки с яблоками розовые, с корочкой хрустящей!

Пили князья бражку медовую, разговоры вели всякие. Под конец (хотя и без желания, но надо) о главном деле, зачем в Можайске собрались, речь пошла. Отодвинул Шуйский ковш, сказал:

— Государь неудовольствие кажет, требует немедля Жигмунда воевать.

— И то так, — согласился Мезецкий, — погода наладилась.

Голицын затылок почесал:

— Свои деньги получили, пусть первыми и идут.

Шуйский кивнул:

— Делагарди с Горном в ертауле последуют. Государеву казну, сукины дети, почистили изрядно, а как в сражении покажут, поглядим.

Голицын из бороды крошки выбрал, повел хитрыми глазками по трапезной:

— Ты, князь Дмитрий Иванович, больший воевода, тебе видней.

Шуйский засопел:

— Не верти, Александр свет Васильевич, в одной упряжке идем.

— Оно-то так, только ты коренной… У Гжатска коронный крутится, а он на военные хитрости горазд.

— Это верно, — поддакнул Мезецкий, — прознать бы, чего он замыслил.

Шуйский заявил уверенно:

— Жолкевский боя с нами не ищет. Тому свидетельство — его поворот от Царева Займища. Когда же мы соединимся с Елецким и Валуевым, то превзойдем коронного втрое.

— Выступим-то когда? — спросил Мезецкий.

— С той седмицы в самый раз.

Из Можайска Делагарди послал отряд Горна к Белой, где стоял со своей хоругвью польский воевода Гонсевский. Бой был жаркий, и только ночь примирила ратников. Закрылся Гонсевский в остроге и оттуда выслал трубача с письмом к Горну. Звал польский воевода шведов переметнуться на сторону Речи Посполитой, но Горн на измену не склонился. Однако, услышав, что к Белой приближается коронный гетман, отошел к Можайску.

Еще когда на тушинском коло вельможные паны спорили и кричали до хрипоты, хватались за сабли, а он, Матвей Веревкин, сбежал в Калугу, у него еще теплилась надежда, что Сигизмунд выполнит обещание и поможет взять Москву, но Марина охладила его пыл.

— Ты не знаешь круля, он уже не желает тебя знать. Разве забыл, зачем ездили тушинские бояре к крулю?

Только Сапега заверил самозванца, что остался у него в службе.

Матвей Веревкин выжидал, пойдет ли коронный гетман на Москву и пошлет ли Шуйский стрельцов на короля, а когда стало известно, что Жолкевский остановился у Гжатска, а с Дмитрием Шуйским Москву покинули многие полки, Лжедмитрий намерился стремительным ударом, через Серпухов, неожиданно овладеть Москвой…

Дозоры разведали: коронный гетман от Гжатска направился к Цареву Займищу. Посовещались московские воеводы, прикинули: нет, не избежать боя с Жолкевским, надо идти к Цареву Займищу.

Шуйский сказал:

— Соединимся с Елецким и Валуевым, тогда и сразимся с коронным.

К Цареву Займищу решили подойти со стороны Волоколамска, неожиданно для Станислава Жолкевского. В однодневном переходе растянулись полки, отстал огневой наряд и обоз. Рыцари потребовали отдыха. Уже потемну подошли к селу Клушино. Объявили привал.

— Утро вечера мудренее, — решил Шуйский. — Тронемся по солнышку.

И, велев выставить караулы, отправился на отдых.

Всю ночь к лагерю подтягивались пушкари, обоз, и никому невдомек, что Станислав Жолкевский, оставив у Царева Займища заслон из пехоты и части огневого наряда с конницей в десять тысяч сабель и легкими пушками, уже спешил к Клушину…

Крепок сон у князя Дмитрия Ивановича Шуйского, не слышал, как долго не затихал стан и только за полночь едва угомонились. Но перед рассветом все вдруг зашумело, пришло в движение. Пробудился Шуйский, в шатре отблески пожара и дымно, а вокруг крики и брань, звенит оружие, ржут испуганные кони.

В шатер вбежали Голицын и Мезецкий:

— Князь, ляхи и литва подступили!

Шуйский заметался по шатру:

— Где Делагарди и Горн? Конных наперед! Проклятые наемники, торопятся, когда слышат звон золота, и бегут, когда слышат стрельбу пищалей. — Шуйский остановился, перекрестился: — Велите стрелецким головам начать сражение.

— За стрельцами дело не станет, — откинув полог, в шатер вступил полковой голова Соболь. — Коронный Гетман навалится всей силой. Эвон пушки заговорили!

— Отчего молчит наш наряд? — вскрикнул Шуйский. — Ступайте все к войску!