Лжедмитрий II

Там, где прошло царево войско, раскачивались на ветру повешенные, тлели в петлях, клевало трупы воронье, — смрадно окрест…

Летели впереди войска слухи, и народ разбегался, искал защиты в лесах.

Нелюдим и мрачен Иван Шуйский, нахохлился, ровно сыч. В карете тряско и неуютно. Сейчас бы в Москве, оттрапезовав, завалиться на мягкое ложе… То-то сладко!

В душе зависть к брату Дмитрию и племяннику Михайле Скопин-Шуйскому, воинство им еще не собрали. Из замосковских городков отписываются, на бедность сетуют, оттого и с присылкой служилых людей медлят. Видать, еще долго Дмитрию и Михайле дожидаться воеводства. Покуда же Митька голубей гоняет, а Михайло по девкам шастает.

На четвертые сутки к вечеру в деревеньку въехали. Челядь княжеская из избы бабу с детишками выгнала, вениками из веток стены обмели, землю хвоей устлали, чтоб дух здоровый был. Влез воевода Шуйский на полати в одной рубахе исподней, растянулся, наслаждаясь, — в карете ноги затекли. На время даже забыл, на какое дело послан. Вдруг вспомнил и на душе сделалось тревожно. Мысли о Болотникове точили Шуйского. Вот те и холоп! Страшит князя Ивана Ивановича воровское войско. Еще не знала российская земля такого многолюдного скопления восставшего народа: холопы и крестьяне, люд посадский, казаки и стрельцы беглые, а поди ж, осилили Трубецкого и Воротынского.

Воевода ворочается на полатях, скрипит зубами, не поиметь бы позору.

Нет уж, он, дай только в Калугу войдет, а уж оттуда ни шагу не отступит. Дождется, когда Дмитрий и Скопин-Шуйский против воров пойдут. Тогда они и возьмут Болотникова в клещи, с одной стороны он, князь Иван, с другой — Дмитрий и Михайло…

Спал воевода тревожно. К утру крепкий сон забрал, и никто его не стал нарушать. Пробудился, когда солнце четверть неба обогнуло. Спустился князь с полатей, оделся, попил воды из деревянной бадейки.

Заявились бывшие орловские воеводы Хованский и Барятинский, мрачные, заросшие. Шуйский их приходу не удивился, уже знал, как они с одним стрелецким полком вырвались из Орла.

Поклонились воеводы:

— Прими, князь Иван Иваныч, под свое начало. Всего-то у нас и осталось, что разъединственный стрелецкий приказ.

— Так тому и быть, — согласился Шуйский, — возьму вас, все полком больше. Однако, бояре, над приказом этим вам воеводствовать…

В полдень ертаульные обнаружили казачий отряд. Ему вдогон кинулась дружина именитых московских служилых людей, но казаки, метнув в дружинников дротики и пальнув из пистолей, гикнули, пригнулись к гривам своих быстроногих коней, исчезли.

Воевода Шуйский остановил движение, спешно начал перестраивать колонны. Впереди пустил полки пеших стрельцов с бердышами и пищалями, потом конных и огневой наряд. Усилил караулы.

Медленно ползло царское войско, и, покуда добралось до Калуги, Болотников вступил в город. Звонили торжественно колокола, и в церквах служили молебны о здравии царя Дмитрия.

Калуга, прикрывшая Москву с юга, встречала крестьянское войско Ивана Исаевича Болотникова. Восстание захлестнуло береговые городки.

В Варшаве проливной дождь залил улицы, и редкие прохожие под потоком низвергнувшегося с неба водопада промокли до костей.

В корчме у старого еврея Янкеля укрылись от ненастья приехавшие на базар мужики. От жаркого огня в очаге парила мокрая одежа, в шинке висел едкий чесночный дух.

Окружив грязный, срубленный из толстых досок стол, мужики пересказывали новости из Московии. На давно струганной столешнице, обсиженной мухами, резво бегали тараканы, горкой высились кости и кожура от вяленой рыбы, очищенные луковицы, стояла глиняная миска с квашеной капустой. Мужичок с сизыми прокуренными усами, распахнув свитку из домотканого сукна, хрипел:

— Извели холопы панов, землей завладели, скоро до Москвы доберутся.

— Сичевые казаки с ними.

— О сичевых не слыхал, а с Северской Украины как пить дать.

— Экие молодцы московиты! — тряхнул кудрями молодой мужик и пристукнул кулаком по столешнице.

Тут снова в разговор вступил сивоусый мужичок:

— От пана Крушинского холопы в лес утекли.

— Пан Крушинский с холопов шкуры дерет.

На улице зачавкало под конскими копытами, кто-то выругался, и в корчму, распахнув с силой дверь, ввалились два шляхтича. Тот, что покрупней ростом, гаркнул:

— Гей, чертов жид, куда ты запропастился?

Из соседней комнатушки вьюном выскользнул Янкель.

— Чего желают досточтимые господа?

— Пива и окорока! Да живо, покуда мы тебя на саблю не посадили, как на вертел.

Топая ногами, шляхтичи подступили к столу.

— Геть, пся крев! — гаркнул рослый шляхтич.

Кудрявый, сжав кулаки, тяжело поднялся. Один из мужиков обнял его за плечи:

— Ходимо, Ярема!

Торопливо собрав немудреную еду в котомки, мужики покинули корчму.

— Янкель, жид, долго тебя ждать?

— А вот я сейчас его саблей!

Янкель, смахнув со стола хлебные крошки и рыбные очистки, поставил корчаги, притащил кусок окорока. Отпив пива, шляхтичи заговорили:

— Слыхал, Стась, московиты отказались отпустить Юрия Мнишека и царицу Марину, — сказал рослый шляхтич. — У московитов и пан Адам Вишневецкий, и Стадницкие.