Лжедмитрий

В новом же послании, скомпонованном на великолепном латинском языке учёными писарями (есть там такой пан Стахур), наряду с прочим говорилось о личном подвиге сотника Андрея Валигуры. Отряжённый с вверенной ему сотней в засаду, Валигура умело выбрал место и время и сумел положить не менее сотни поганских трупов. Это внесло такой разлад в привычные действия врагов Христа, что подоспевшая масса королевского войска троекратно увеличила потери неприятеля. Далее перечислялись успехи коронных войск, действия отдельных начальников, в особенности князей Вишневецких. Писалось так, что князю Константину без труда удалось бы доказать, из каких античных источников заимствованы образцы для подобных описаний.

Князю оставалось только подивиться, какими путями весть о подвигах Валигуры могла распространиться среди простого народа. Ему ещё накануне доложили, что о Валигуре распевают на рынке слепые лирники и что само имя казацкого сотника не сходит с уст восторженных простолюдинов. «Козак Валигура! Козак Валигура!» Словно Байда Вишневецкий, о котором теперь поются в народе уже полузабытые песни...

«Ничего удивительного, — успокаивал себя князь. — Только успех надворной сотни не идёт ни в какое сравнение с прежними воинскими достижениями острожских ратных людей. Правда, происходило то в основном очень давно».

В первую очередь князю припомнились победы его отца, князя Константина, который под крепостью Каменец взял в плен огромное количество татар и даже заселил пленниками северную часть города Острога. Оттого она доныне носит название «Татарская», как и крепостные ворота, ведущие к ней. Конечно, происходило всё это действительно очень давно. Отца своего князь припоминал довольно смутно, как будто глядел на него сквозь сетку решета или сквозь плотный осенний туман. Со дня отцовской кончины миновало почти семь десятков лет...

Этот же Валигура пришёл в город из какой-то подозрительной лесной ватаги; в которой не прижился, да, получается, и не мог прижиться. Прослужив два года в надворной казацкой сотне, он показал себя отличным воином, за что и был назначен сотником, как только попросился на покой её прежний престарелый сотник. Князь не интересовался достаточным образом родословной нового подопечного, однако кастелян Домух не раз говаривал ему, что Валигура — это всего лишь прозвище сотника, а в самом деле юноша происходит из московитского рода, что предок его, по прозванию Пётр Великогорский, перебежал во владения литовских князей ещё прежде известного князя Андрея Курбского.

Поразмышляв, князь Константин велел позвать к себе кастеляна Дому ха.

Сам же князь не принимался больше за свои обычные занятия. Какая-то тревога начала тяготить его. Едва повернуло ему на восьмой десяток — стал он примечать за собою некую странность: стоило с утра наметить на день важное дело — и в голову не шли уже литературные занятия.

С высоты Мурованной вежи, где находилась библиотека, князь смотрел на вымощенную красным камнем дорогу, ведущую к зданию, где размещается казацкая надворная сотня. Он видел стены из мощных розовых камней как на ладони. Там сейчас было пусто, о чём свидетельствовала, помимо прочего, открытая настежь дверь, в которой время от времени показывался усатый казак с ведром в руке.

Князь перевёл свой взгляд на церковь за окном, перекрестился.[4]

Кастелян Домух явился на зов раскрасневшийся, тяжело дышал. Ему уже не одолеть, как прежде, одним махом лестницу в верхние княжеские покои. Князь, не забывая о его прежних заслугах, всегда достойно жаловал старика, почти своего ровесника. Он и сейчас приказал пахолкам пододвинуть глубокое кресло с высокими подлокотниками, всё обшитое пушистой волошской тканью, в котором гость почти утонул.

А сам князь не помышлял садиться.

— Что можешь добавить нового о сотнике Валигуре? — спросил он, подавая кастеляну полученное от Мнишека послание.

Лицо кастеляна приобрело неопределённое выражение, как только он прочитал поданное, далеко отставляя от глаз бумагу с красиво выведенными литерами и щурясь так, что по морщинам на щеках покатились слёзы.

— Что добавишь, вашмосць? Я говорил, — начал кастелян. — Этот Валигура с Божией помощью далеко пойдёт... Но пан Мнишек, кажется, что-то чересчур его хвалит. Припоминаю: о Валигуре он много рассказывал. Вроде бы молодец его когда-то здорово выручил, достав из пропасти его шкатулку с драгоценностями... Нет ли тут далеко идущего замысла?

— Так полагаешь? — остановил своё хождение князь. — Что-то и меня беспокоит...

Они понимали друг друга с полуслова. Оба крепко призадумались.