Лжедмитрий

— Они жалуются, будто бы я посадил им на престол недостойного человека. Они, конечно, довольны, что избавились от власти Бориса Годунова. Однако новый правитель им не подходит, потому что он легкомыслен, не понимает самого величия царской власти. Он опасен как правитель и для своего государства, и для его соседей. Потому что он, дескать, замышляет злое дело против Речи Посполитой. Он не понимает своего народа...

— Чего же они хотят? — бросил куда-то в туман пан Мнишек.

Король продолжал, то вроде бы приближаясь, то удаляясь. Однако слова его были наполнены ужасным смыслом.

— А хотят они, — говорил король, — чтобы я дал им в цари своего сына Владислава.

«Как? — хотелось закричать пану Мнишеку. — При живом царе, получившем корону с одобрения всего боярства и духовенства, всего народа? Этого не может быть! Гонца следует схватить и отослать царю!»

Однако вслух пан Мнишек ничего не сказал.

А король продолжал:

— Я велел отвечать, что ни в малейшей мере не вмешиваюсь во внутренние московские дела. Это должно решаться в самой Москве. Коль московиты решили, что они обрели истинного царя — пусть будет так. Ежели находят это не отвечающим истине — и здесь я им не судья и не противник. Но сын мой не будет гоняться за короною и брать сторону какой-то незначительной партии, впрочем, как и значительной. На это пусть не надеются. От себя скажу одно: уже известны мне люди у нас в государстве, которые хотели бы с таким же успехом видеть московского царя Димитрия и на польском престоле.

Король говорил и говорил, а пан Мнишек постепенно приходил в себя. Пожалуй, его обнадёжили последние королевские слова. Нечто подобное он и сам уже понял.

Наконец пан Мнишек спросил:

— Ваше величество! Что же мне делать?

— Всё, что я вам доверил, пан Ержи, — отвечал король, — пусть остаётся между нами. А вы, пан Ержи, поступайте так, как вам надлежит поступать. Не торопитесь. Всё равно придётся дожидаться решения его святейшества Папы, потому что Рангони вам ничего не ответит. А там — полагайтесь на Всевышнего и на свой ум.

14

Как ни пытался Андрей Валигура обратить внимание государя на его окружение, на бояр Шуйских, Голицыных, как ни старался побудить, заставить принять меры предосторожности — а всё напрасно. Видя, что это же мучит и Басманова, и Рубца-Мосальского да и прочих немногих государевых приближённых, Андрей хотел заручиться их поддержкою, чтобы действовать сообща. Хотел даже доказать, что при охоте на медведя Тришку замышлялось какое-то коварное дело. Однако ничто не помогло. Дошло до того, что царь просто-напросто запретил Андрею говорить о чём-либо подобном. Запрет прозвучал по-дружески, но твёрдо и бесповоротно.

— Можешь заботиться об университете, — ласково разрешил государь.

Андрей уже неоднократно напоминал царю, где хотелось бы ему, Андрею, видеть московский университет. Мысленно проложил в саду дорожки, посадил вдоль них высокие тополя. В уме возвёл беседки перед белостенным зданием с огромными окнами — перед библиотекой с многоколонным портиком.

При первом обращении с такими пожеланиями царь весьма удивился выбору места.

— Почему не рядом с Кремлем, если и вовсе не в самом Кремле? — вопросительно выгнул царь светлую бровь. Из окон кремлёвской горницы он видел свободное место для университетского здания. — Университет, друг мой Андрей, — украшение для города и всего государства. Кроме того, это почёт для любого государя. И между прочим, учёным мужам всегда и везде требуется поддержка и защита государей.

На это первое удивление Андрей отвечал основательно.

— Так-то оно так, государь, — сказал Андрей, — но, во-первых, царская защита должна простираться не только на столичный город, не только на Кремль, но и на царских подданных по всему государству. Во-вторых, занятие науками требует от человека полной самоотдачи и сосредоточенности. Юные умы к тому же никак не должны видеть перед собою лишних соблазнов. А что касается зрелых умов, то сова Минервы не терпит праздной суеты, это известно. А в городе много излишней суеты. Недаром древние афинские мудрецы основывали свои школы не в городе, но за его пределами. Вспомним Платона с его Академией и Аристотеля с его Ликеем. Украшением городу университет будет служить всегда, на любом расстоянии от Кремля. Впрочем, само существование университета приносит почёт тому государю, который его учредил.

Царь велел тотчас подавать верховых лошадей.

Что же, он согласился со своим другом, как только они оказались вдвоём на приглянувшихся Андрею высоких горах. Царь спешился с коня, опустился на зелёную траву. Как зачарованный загляделся он с высоты на изгиб Москвы-реки, на опоясанный ею город, на золотые макушки кремлёвских белостенных соборов.

— Чудесно, — вздохнул. — Вот она, наша матушка-Русь. Чудесно. Хорошо за рубежом, свободно там дышать человеку, а на своей земле лучше, как ни поверни. Это ты хорошо придумал, Андрей. Хвалю. Хорошо здесь будет учёным головам. Сам бы я у них гостил с удовольствием. Сам бы поскорее возобновил изучение латыни, которое мы начали в Путивле, да только... — И замолчал.