Лжедмитрий

— Да крещён он Климом, — отвечал пан Мнишек. — А так прозвали его московские дружки. У меня теперь служит. А о Москве думает. Мечтает, мне кажется, когда-нибудь туда возвратиться.

При этих словах своих пан Мнишек заметил: волнуется его молодой собеседник.

— Я мог попасть в Москву, — вдруг припомнил Андрей. — Капитан Маржерет хотел взять меня к себе на службу. Оказывается, он уже тогда собирался в Москву. Если бы я знал...

В душе у пана Мнишека просто запело.

— А так, — продолжал Андрей, — как попадёшь...

— И какому царю служил бы? — спросил пан Мнишек. — Разве не знаешь, кто сейчас на московском престоле? На ком царская корона?

Слова попали в цель. Андрей содрогнулся. Замолчал.

Сожалея на словах, что воинство потеряет на время такого товарища, но с едва скрываемым удовлетворением, пан Мнишек приказал позвать в апартаменты Климуру. Тот пришёл вместе со Стахуром.

Андрей мог услышать рассказы о нынешней Москве из уст человека, который там вырос...

Да, уезжая из Острога, сидя в карете, пан Мнишек так многозначительно посматривал на секретаря Стахура, не говоря ему ни слова, что тот уже был уверен: вызревает что-то очень важное.

Пан Мнишек, оглядываясь на Успенскую церковь на горе, уже высчитывал, когда он попадёт на аудиенцию к королю.

А ещё думал о судьбе своей дочери Марины. Что ни говори, с такой красотою, все уверены, годилось бы носить королевскую корону...

6

Из Киева уходили вроде бы спехом.

Уходили вчетвером. Четвёртым стал инок Пафнутий. И было даже не совсем понятно, то ли его посылает игумен Елисей, то ли он самовольно покинул святую обитель.

Вставало солнце. Полнеба горело розовым пламенем. На пыльную дорогу с деревьев скапывала роса. Капли казались драгоценной мальвазией.

Всё обещало жаркое утро, не говоря уже о знойном полдне.

Уходили на запад, и Киев с западной стороны представлялся не таким, каким увидели его в первый раз, когда подступали к городу с востока. За спинами, из-за сверкающей росою зелени, выглядывали маковки церквей с крестами — и только. Кто ещё не видел Киева, а теперь приближался к нему с запада, тому не догадаться, какое зрелище раскроется перед ним с высоты Днепровых берегов.

А встречные люди торопились в Киев на ярмарку. Гнали стриженых смешных овец, вели покорных телят. За воловьими возами брели предназначенные для продажи клячи, которые предчувствовали, что их ожидает.

Отец Григорий поведал на ходу:

— По утренней прохладе доберёмся до корчмы при шляхе!

— Хорошая корчма, — вставил инок Пафнутий и опустил голову.

Отец Варлаам хранил подозрение, что спешка связана с недавней болезнью отца Григория и с довольно неожиданным его выздоровлением. Конечно, молодой человек очищается от немочи быстро, но всё же...

Отец Григорий угадывал недоумение спутников, сказать вернее — недоумение отца Варлаама. Через полверсты он добавил, что направляются они в Острог, где живёт князь Константин Константинович, который крепко держится православной веры предков.

— Оттуда легче пробраться в Святую Землю.

Последнее было сказано уже совершенно глухо.

Отец Варлаам, осеняя себя крестным знамением, краем глаза уловил, что отец Григорий вроде бы с осуждением, вроде бы с угрозой (а с укором — точно) оглянулся на верхушки золотых крестов.

Отец Варлаам начал усерднее креститься, а до расспросов всё-таки не снизошёл.

Идти было легко. Благо шли в одних рясах да скуфьях, босиком. Сапоги лежали в котомках, а зимнюю одежонку они спустили в Киеве, поскольку отец Григорий убедил, что холода ещё далеко, — к тому времени, даст Бог, оденутся как-нибудь. В придорожных садах красовались вишни. Путники, не останавливаясь, набивали зрелой сладостью рты. Делать этого никто не запрещал. Многочисленные собаки в Киеве так и норовили впиться прохожему в икры, в сапоги, слизнуть с них дёготь, которым сапоги смазывались. Здесь же, прячась от жары, собаки заботились о том, чтобы не пострадали такие ненужные сейчас хвосты.

Широкую дорогу Пафнутий называл шляхом. Шлях этот, чем дальше от Киева, становился всё пустынней. Пробирались кучки монахов, шли какие-то нищие. Ещё спешили гонцы. В полях уже вызревал урожай, потому селяне, у кого не было срочных дел на ярмарке, устремлялись в поля.

Селения при шляхе показывались всё реже, но были они крупнее, в несколько десятков хат. Однако православных церквей там почти не виднелось. В глаза бросались иногда высокие католические костёлы. Впрочем, быть может, и не больше стояло там костёлов, да были они приметней. Церкви же выглядели бедно, наподобие обыкновенных хат, только с огромными крестами над соломенными стрехами.

Надо сказать, что обещанная Пафнутием корчма показалась не скоро. Тени под ногами успели сократиться до двух аршин. Ноги уже подгибались от ходьбы. В голове начинало что-то стучать, наподобие молотков, которыми отбивают косы.

— А вот и она!

Корчма отличалась от крестьянских хат своими размерами. Точнее сказать, она была вытянутой в длину обыкновенной хатой, но сильно запущенной. Соломенная стреха зияла чёрными дырами. Окна казались чересчур маленькими. В рамах вместо стёкол были кое-где воткнуты тряпки.