Лжедмитрий

Король, шагая по кабинету, механически кивнул квадратною, не польскою головою. Нисколько не задумываясь, он отвечал:

— Да, да, ваше преподобие... Шахматы — это хорошо...

Король в последнее время просто не имел возможности над чем-либо, задумываться, если предмет раздумий не увязывался с тем, над разрешением чего он мучился уже который месяц. Мучился с того самого дня, как ему стало известно о роковом решении князя Адама Вишневецкого.

Но, вышагивая по кабинету, король сообразил, что сравнение с шахматною игрою касается впрямую их разговора, а стало быть, касается и всего того, что его мучит.

— Ах да, — спохватился король, — конечно же... Как я мог не учесть. Но в шахматах важен результат... Важен счёт.

Рангони хотелось продолжить сравнения. Однако те, что уже вертелись у него на языке, могли быть сейчас неправильно поняты. А сегодня, здесь, при этом разговоре, каждое слово имело особый вес. От верного понимания сказанного здесь зависело очень многое как в судьбе Рангони, так и в судьбе государства.

— Будем внимательно считать, — улыбнулся Рангони.

При встрече с московским царевичем в этом кабинете король был явно ошеломлён посланием канцлера Яна Замойского. Он получил его как раз накануне аудиенции. Теперь известно точно. Царевич на аудиенции остановился вот на этом месте. А послание Замойского, только что прочитанное королём, звучало в кабинете ещё каждою своею буквою. Оно лежало вон в том ящике роскошного секретера — его едва удалось туда укрыть. Да и царевич тогда вошёл в кабинет в какой-то растерянности. Он был явно смущён. Его ни о чём не стали расспрашивать. Рядом с ним не было никого из доверенных людей, с которыми он прибыл в Вавель. На аудиенцию решено было не допускать даже князя Вишневецкого и воеводу Мнишека. Рядом с королём сидело всего несколько человек, в том числе и папский нунций. Это была частная встреча, и всё. Царевич по-детски, беспокойно оглянулся назад, как бы надеясь, что плотно прикрытая за его спиною дверь всё-таки пропустит ещё кого-нибудь из вестибюля. Не дождавшись ничего подобного, он, внимательно оглядел кабинет, смутился, сообразив наверное, что стоит с глазу на глаз с польским королём. Голубые глаза его вспыхнули каким-то огнём, и после небольшой, но всё же излишне длинной паузы царевич произнёс пространную речь. Он взывал к человеческим и отцовским чувствам. Он приводил примеры из древней истории, когда в трудное положение попадали известные персонажи. Он вспомнил Геродота, притчу о лидийском царе Крезе и его сыне, немом от рождения. Юноша вдруг обрёл дар речи, когда его отцу грозила смертельная опасность. Так получилось, дескать, и с ним, царевичем. Он должен был возникнуть из небытия, возвысить свой голос, вступиться за поруганную Русь. Царевич говорил напыщенно, быть может чересчур. Так говорят бродячие актёры. Было понятно, что речь заготовлена и отшлифована даже не им. Но отшлифована — так было принято в древней Элладе, где это искусство развивали отцы риторики. Речь производила всё же впечатление чего-то книжного. Она казалась надуманной и не могла понравиться Рангони... Да, всё было заранее предрешено. По крайней мере, в мыслях короля. Это было похоже на то, как если бы в шахматном сражении одна сторона получила слишком большое преимущество, в виде лишней фигуры — не ниже ферзя.

Король молча выслушал московского царевича и ничего не ответил. Молчал король и тогда, когда царевич ждал ответа вне кабинетных стен. Король был вроде разочарован видом московского гостя.

Царевичу через какое-то время отвечал от имени короля вице-канцлер Пётр Тыльский. В инструкции, данной вице-канцлеру, не говорилось ничего о конкретной помощи...

— Ваше величество! — сказал Рангони. — Сегодня начнём всё сначала. Ваше решение должно быть понятным...

Король остановил своё хождение по кабинету. Он присел в кресло напротив собеседника. Очевидно, и в его памяти возникло всё то, что возобновил в своей голове Рангони.

— Я готов, — сказал король.

А Рангони ещё раз невольно подумал, что впоследствии, когда в этот кабинет войдёт новый хозяин, портрет нынешнего короля будет резко выделяться среди прочих изображений польских королей, висящих на дальней стене. И будущие посетители, быть может, сочтут нынешнего короля, из-за своей неосведомлённости, очень умным, решительным, образованным правителем. А всё — из-за формы его головы. И только.