Лжегерои русского флота

Что касается припадка Шмидта от болезни почек, то здесь будем снисходительны к сестре. На всём протяжении своего довольно длинного повествования о брате Анна Избаш ни разу не упоминает о его психическом заболевании, ведя разговор только о почечной болезни. На самом деле со Шмидтом на еврейском кладбище скорее всего случился очередной нервный срыв.

Дальше больше, Шмидт уже возомнил себя настоящим мессией. Переговорить его невозможно, переубедить тем более. Вконец растерявшийся городской голова с представителями явился во дворец к главному командиру Черноморского флота и портов Чёрного моря вице-адмиралу Чухнину с «убедительной просьбой» якобы от имени населения — передать для гарантии порядка все свои полномочия по успокоению населения лейтенанту Петру Шмидту. Только он и может спасти город и флот!

Реакция Чухнина была предсказуема: «Месяц тому назад я бы его без разговоров повесил собственной властью, теперь же, оказывается, и судить нельзя!»

В ожидании скорой отставки (как проворовавшийся, он не мог уже продолжать службу) Шмидт вполне может ехать в милую его сердцу Одессу и начинать заниматься своим трудоустройством в знакомый ему Добровольный флот. Но не тут-то было! Ещё не подписан приказ об увольнении, а Шмидт уже начинает активно выступать на севастопольских митингах, обличая реакционную сущность царизма. Делает он это весьма экспансивно, не жалея себя. Впрочем, и другие ораторы ему под стать. Так на митинге 25 октября некий оратор Орловский даже падает в обморок… После очередного такого митинга Шмидта арестовывают. Тут уже Чухнин ничего не может поделать, так как Шмидтом занялась жандармерия. Отставного лейтенанта сажают в тюрьму. В музее Черноморского флота хранится любопытная записка, написанная Шмидтом в день ареста своему сыну с просьбой срочно бежать по указанному им адресу к «поверенному». «Поверенными», а точнее присяжными поверенными, как известно, в то время именовали адвокатов. Получается, наш герой был весьма и весьма напуган арестом! Кроме этого уже имел наготове заранее припасённого адвоката! И здесь никак не вырисовывается образа гордого и одинокого страдальца!

Сидя в севастопольской городской тюрьме, Шмидт пишет одно за другим воззвания на волю. Кто-то эти письма сразу передаёт на волю и распечатывает в прокламациях. Так может действовать только прекрасно отлаженный механизм! Теперь на «имидж героя» работает целая организация. Теперь в глазах народа он не просто какой-то отставной лейтенант, а самый что ни на есть настоящий мученик за свободу! «Мученика» сразу же избирают пожизненным депутатом Севастопольского городского совета, где в то время всеми делами заправляют эсеры. Если эсеры во главе с доктором Никоновым избрали Шмидта в свои руководящие органы, значит, считали его своим? Казалось бы, что быть избранным пожизненным депутатом — великая честь и избранный должен быть признателен городу, его избравшему. Увы, у Шмидта ко всему своё специфическое отношение. А потому во время судебного процесса в Очакове Шмидт обзывает Севастополь «горькими словами проклятья (городом, — В.Ш.), где господствуют одни предатели, шпионы и опричники…» Удивительное отношение к месту подвига своих родителей! Удивительное отношение к городу русской славы и его жителям!

Тем временем власти, наконец, приходят в себя и начинают наводить порядок в городе. Наибольшее столкновение происходит у городской тюрьмы, куда митингующие приходят освобождать заключённых. Кто-то открывает огонь. По одним данным, полиция, по другим — провокаторы из толпы. Несколько человек погибает. Политических заключённых выпускают, но уже ясно, что власти начинают брать ситуацию в свои руки.

Чтобы не нагнетать и без того накалённую обстановку в городе, Шмидта в конце концов выпускают из тюрьмы под обещание об его немедленном отъезде из Севастополя. Шмидт, разумеется, обещает, но, выйдя за ворота, об обещании сразу же забывает. Слово дал, слово взял! Для кого-то данное слово — это дело чести. Для кого-то, но не для Шмидта.

Из письма Шмидта Иде Ризберг: «…Когда я еду по городу, то мне там и сям кучки народа кричат: „Да здравствует Шмидт!“» Эта строчка письма весьма красноречиво характеризует её автора. Шмидт буквально упоён собственной славой и величием. Думается, что человек в добром здравии едва ли так скажет о себе. Видимо, в эти дни Шмидт был по-настоящему счастлив, ещё бы, начала сбываться мечта всей его жизни — он стал одновременно жертвой и героем. И пусть заслужил эти звания не на мостике гибнущего броненосца, а на митингах и сидя несколько дней в тюрьме, главное было сделано!

К этому времени пришла и долгожданная бумага об отставке. Из Главного Морского Штаба из Петербурга. 11 ноября была получена телеграмма, что «Высочайшим повелением от 7 ноября 1905 года Шмидт уволен в отставку».