Лжепророк

– Прекрати, Ульдиссиан! Прекрати немедля, пока все джунгли не запылали!

Однако гасить пожар Ульдиссиан не хотел: чем яростнее разгорался огонь, тем легче становилось у него на душе. Не без презрения стряхнул он руку Мендельна с рукава…

И тут что-то резко ударило его в грудь. На миг в глазах потемнело от боли. Опустив взгляд, Ульдиссиан увидел стрелу, глубоко вошедшую в тело, и мимоходом отметил: а ведь стрела не простая – знакомая.

Знакомая… и, вдобавок, покрытая тонким слоем сырой земли.

Покачнувшись, Ульдиссиан рухнул навзничь.

* * *

Убийца несся сквозь заросли с ловкостью, с грацией, достойной самого быстроногого хищника. Бежать он кинулся еще до того, как спустил тетиву. Нет, остаться неузнанным лучник отнюдь не стремился: все равно не удастся. Узнают его без ошибки – хотя бы по стреле, припорошенной сырой землей.

Ахилий бежал. Не потому, что ему так хотелось: так ему повелели. Выстрелил он, как было приказано, но на этом дело не кончилось, вовсе не кончилось.

Оставалась еще Серентия.

Благодаря правильным, ястребиным чертам лица, в былые дни, когда это хоть что-то значило, его считали парнем очень даже симпатичным. Светловолосый, гибкий да жилистый (без этого хорошему охотнику никуда), проворнее многих и многих, Ахилий привлекал к себе взоры множества юных девиц, проживавших окрест деревушки Серам, однако сам не смотрел ни на кого, кроме нее одной. Сколь же печальным казалось ему в те времена, что Серентии нужен не он, а Ульдиссиан…

Со смертью его взгляды на жизнь здорово изменились.

Замедлив шаг, Ахилий оперся бледной, точно луна, ладонью о ствол ближайшего дерева, прислушался, но шума погони за спиной не услышал. В раздумьях рука сама собой, по давней, человеческой привычке, потянулась к подбородку, и перед глазами, больше не видевшими разницы между днем и ночью, мелькнула тыльная сторона ладони. Ладони, сплошь покрытой крупицами сырой земли.

Охваченный яростью, он бросил лук под ноги, принялся оттирать грязь. Крошки земли подавались, летели в стороны – это он чувствовал, однако ладонь чище не становилась, оставалась точно такой же, как и вторая, которой Ахилий смахивал землю. Лица своего он не видел, но и без этого знал: с лицом дела обстоят не лучше. Все его тело – даже зеленый с коричневым охотничий наряд – было грязно, словно лучник только что выбрался из могилы. Сколько ни чистись, сколько ни отряхивайся – все без толку.

Мало этого: теперь ему отчаянно хотелось очистить не только тело, но и совесть.

Он только что застрелил лучшего друга. Да, не по собственному хотению, однако от этого грех его менее страшным не становился. Ему повелели, и он, Ахилий, не нашел в себе силы воли ответить отказом. Дождался удобного случая, прицелился и, как ни кричал ему разум: «Не стреляй! Или хоть возьми в сторону», – повиновался хозяину.

Подобрав лук, охотник вновь оглянулся назад. Что там мерцало сквозь заросли – зарево учиненного Ульдиссианом пожара, или всего-навсего отсветы бивачных костров – это значения не имело. Если он видит то либо другое, стало быть, ушел недостаточно далеко. Дальше нужно бежать.

«Вот только куда я бегу? Куда?»

Ответ на сей вопрос имелся только один, да такой, что страх и подумать. Ахилию надлежало бежать до тех пор, пока его уж точно никто не сможет заметить. Не далее. Ему было приказано держаться невдалеке, но и не слишком близко. В конце концов, следующей станет Серентия. Следующей…

Пораженный этой ужасной мыслью, охотник вскрикнул бы, да только голос ему отказал. Разумеется, причиной тому была вовсе не зияющая, покрытая коркой запекшейся крови пополам с землей дыра в горле. Голос ему даровало то же самое волшебство, что подняло из могилы, но полновластный хозяин – по крайней мере, на время – лишил его дара речи.

Не имея иного выбора, Ахилий продолжил бег. Такой аллюр насмерть загнал бы самого сильного, крепкого оленя или коня, однако ему, не нуждавшемуся в дыхании, изнурительная гонка была нипочем.

С легкостью, недоступной при жизни, огибал он деревья, скользил вдоль узких тропинок, перепрыгивал через бурелом…

Однако не чувствовал кожей ни малейшего ветерка. Даже в сей невеликой радости ему было отказано.

Внезапно охотник замер на месте, как вкопанный. Произошло это, опять-таки, не по его воле. От неожиданности Ахилий едва не споткнулся, но что означает нежданная остановка, понял немедля. Вот он, конец невидимой привязи. Чтоб убедиться в том, оказалось довольно оглянуться назад. Да, так и есть – отсветы пламени за спиной исчезли из виду…

По счастью, смерть, в числе немногого прочего, не препятствовала доброму крепкому словцу. Здесь, вдалеке от лагеря эдиремов, Ахилий вновь обрел голос и бурно, яростно выругался. Да, его не услышит ни одна живая душа поблизости от Ульдиссиана, и никто иной, кроме разве что нескольких лесных зверей… но все-таки это позволило хоть ненадолго почувствовать себя едва ли не живым.