Лжепророк

О кровном родстве с Инарием Ульдиссиан был извещен, но родство сие полагал столь же далеким, что и родство, скажем, с той самой домашней скотиной, которую некогда выращивал на убой. Что ж, если ангел рассчитывал на пробуждение неких родственных чувств, то самым прискорбным образом просчитался.

– Нет-нет, в родню я отнюдь не навязываюсь, – с пугающей точностью угадав его мысли, заметил Пророк, – однако в моей власти сию же минуту даровать тебе отпущение всех грехов. Продолжать путь от прегрешения к прегрешению совсем ни к чему. Я все еще волен простить тебя, сын мой.

Пожалуй, Ульдиссиан счел бы все эти громкие заявления обычным нахальством… если б не одна весьма настораживающая вещь. Мало того, что старший из Диомедовых сыновей никак не мог дотянуться до остальных – весь лагерь пропал неизвестно куда. Свет, исходящий от неприятеля, окружал Ульдиссиана со всех сторон. Отступил он на шаг назад, но и это не помогло: неземное сияние затмевало собой саму землю.

– Пойми, – продолжал Инарий, отечески раскрывая ему навстречу объятия, – продолжать кровопролитие незачем. Исход предопределен. Кроме этого, виноват, по сути дела, вовсе не ты. С пути истинного тебя совратила она, та, чьего имени не след поминать, ну, а все твои оплошности – лишь следствие природных, врожденных изъянов. Ты смертен, ты слаб. Не сочти это оскорблением: все люди слабы, отчего и нуждаются в пастыре, ведущем их к свету.

Дело было не столько в словах, сколько в тоне Пророка, в манере держаться, во всем его существе – оттого-то Ульдиссиану и захотелось ему поверить. Примерно то же самое он испытал, когда к нему явился демон Люцион в облике главы Церкви Трех, только Инарий оказался в тысячу крат неотразимее. Ульдиссиана вмиг охватило желание пасть перед ним на колени, молить о прощении…

«За что это? – вдруг спохватился он, охваченный злостью, разом спалившей все благоговение, внушенное ангелом. – За что это мне прощенья просить?!»

– Ярость – полюбовница демонов, добрый мой Ульдиссиан. Поддаться ей – значит отречься и от разума, и от души.

– Избавь меня от своих благоглупостей! Где остальные? Куда ты их подевал?

– Забота… вот это – черта прекрасная, – с одобрением кивнул Пророк. – О тех, кто, впав в заблуждение, следует за тобою, тебе в самом деле надлежит позаботиться: ведь твой выбор может обречь на погибель и их.

«Серри! Мендельн! Йонас! Сарон!»

Но всех их будто и след простыл.

Призывая на помощь внутренний дар, Ульдиссиан рванулся к Инарию, однако Пророка на прежнем месте не оказалось. Теперь ангел стоял чуть сбоку, бесстрастно взирая на человека, с разбегу рухнувшего наземь.

– Ярость, Ульдиссиан уль-Диомед, ведет лишь к новому позору и новым бедствиям. И оставляет человека не только упавшим в грязь, но и навек перепачканным оной.

Снова вскочив, Ульдиссиан устремил гневный взгляд на благообразного юношу. Он ожидал, что вспыхнувшее вокруг ангела пламя если не повредит ему, то хотя бы сотрет самодовольную мину с его безупречно ясного лика.

Увы, все его старания не привели ни к чему.

– Сам видишь, каковы твои шансы, доброе чадо мое. Не испросишь прощения – тебя и тех, кто тебе дорог, ожидает лишь смерть да вечные муки. Следуя прежним путем, путем греха, ты обречешь на погибель всех до единого. Этого ли ты хочешь? Настолько ли непомерна твоя гордыня?

Ульдиссиан яростно сплюнул.

– Если во мне гордыня и есть, с твоей, Инарий, ей не сравниться. Мы ни тебе, ни Люциону, ни Лилит не принадлежим. Это не твой мир, а наш! Наш!

Улыбка Пророка угасла.

– Я выковал этот мир из первозданных сил, почерпнутых в месте Творения! Я вылепил его земли, я наполнил водою моря! Все сущее в нем существует благодаря мне и так, как мне угодно… включая тебя, дитя мое.

Прежде чем Ульдиссиан успел хоть что-нибудь возразить, вокруг раздались голоса. Поначалу он решил, что это Серентия и кое-кто из эдиремов, но в следующий же миг эти голоса всколыхнули, извлекли на поверхность воспоминания, давным-давно погребенные в глубинах памяти… особенно один, женский:

– Бедный мой Ульдиссиан! Так растерян, так разозлен! Позволь-ка, я тебя успокою…

Ульдиссиан сглотнул подступивший к горлу комок, невольно заозирался, отыскивая говорящую.

С противоположной стороны донесся заливистый девичий смех. Ульдиссиан обернулся назад.

Мать… младшая сестренка…

На самом краю поля зрения мелькнула тень. Ульдиссиан едва успел различить в ней дородного, крепкого человека примерно его роста. За ним появился и тут же исчез силуэт парнишки пониже ростом и помоложе.

– Ты стольким пожертвовал, чтобы спасти их, дитя мое, и пусть тела их погибли, они обрели спасение. Однако им страшно – страшно за тебя, ибо, отказавшись принять мой свет, ты не сможешь воссоединиться с ними. Вы останетесь в разлуке навек, и…