Лжесвидетель

От этого дождь стал как бы плотней, и стена необыкновенной красоты возникла перед ними.

Но Шпе снова забеспокоился, зная, как относится фюрер к цвету, всему на свете он предпочитал угольные штрихи офортов. Здесь же он неожиданно отреагировал доброжелательно.

– Довольно красиво, – сказал фюрер.

Сопровождающий продолжал молчать.

– По-моему, очень красиво, – сказал Шпе.

– Значит, поездка себя уже оправдала, – сказал фюрер. – Такой восход не может не понравиться евреям.

Тут Шпе взглянул на сопровождающего и увидел, как у того отвалилась челюсть. Он с ужасом поднимал глаза то на солнце, то на фюрера, но произнести после услышанного хоть что-нибудь путное уже совсем не решался.

– Я думаю, надо ехать прямо к побережью, – сказал фюрер. – Здесь есть дороги? – спросил он, обращаясь к сопровождающему.

«Конечно, есть», – хотел ответить тот, но получилось только «кваркур».

– Что? – недовольно спросил фюрер, собираясь обернуться, но Шпе опередил:

– Есть, мой фюрер, дорога, если ее можно, конечно, так назвать.

– Вы настроены слишком критично, – сказал фюрер каким-то не своим голосом. И неожиданно даже не приказал, а попросил шофера: -

Остановите, пожалуйста, здесь.

К удивлению, он не пригласил никого из вскочивших военных следовать за собой, а исчез сам в довольно густой массе остролиственного кустарника.

Шпе хотелось немедленно бежать вслед за ним, но приглашения не было.

Так, в тревоге, все стояли вытянувшись, не сводя с кустарника глаз довольно долгое время.

Потом из зелени появился фюрер явно в улучшившемся настроении.

– Никаких змей, – удовлетворенно сказал он. – Я все время смотрел на землю.

Дальше ехать было проще, и, несмотря на броски автомобиля, Шпе даже порадовался за евреев: стояло тут в воздухе какое-то обещание избавления. Ну хотя бы обещание одиночества. Что-то равнодушное и одновременно надежное.

– Почему нет наших постов? – спросил фюрер. – Где немцы?

– Основной гарнизон в Антананариве. Других приказов не было.

Они начинали привыкать к дождю. Конечно, сквозь стекла машины деревьев становилось как бы вдвое больше, они множились сквозь рябь дождя, лезли в машину. Остров напоминал пустырь, неожиданно взорвавшийся всем своим содержанием. Пустырь, цветущий гигантскими лопухами, не прореженный и слипшийся, настороженный от присутствия океана вокруг, как и всякий остров.

На нем росло всё, занесенное когда-либо ветром, и разматывалось непросто, люди пытались навязать ему облик, но он не давался, всё на нем следило за солнцем и продвигалось вслед. Всё крутилось в такт и в конце концов запуталось и пересеклось, потому что нигде на земле не было среди растений такого смешения рас и наций, такого нелепого и случайного соседства, такого желания жить во что бы то ни стало.

Может быть, в этом и была сила острова – в неразберихе, в этой взаимной ответственности друг за друга. Он был движущейся массой, казалось, всё на нем мигрирует в сторону когда-то покинутого континента. Террасы, каналы, джунгли, холмы. С событиями, происходившими незаметно внутри природы и не претендующими на катаклизмы.

«Я никогда не запомню этот остров, – подумал Шпе. – Какой-то дрейфующий материк».

Рябью заволокло холмы; озеро, растянутое под дождем, легко вместило на своей поверхности как бы второе, искусственное, временно приспособившееся. Уныния не было. Чувствовалось, что дождь здесь не нашествие, а необходимость, ритуал, привычка. Люди продолжали жить под этим дождем, не замечая его. Здесь наблюдался торжественный момент, когда человек не воспринимает дождь как назойливого соседа, не тяготится его присутствием, а начинает жить в его ритме, то есть весело.

Было где спрятаться – под деревьями, в хижинах, но люди не хотели.

Конечно, они были бы не прочь заскочить в случайно проезжающую мимо машину, посмотреть, как там – без дождя, и они бросились к ним, когда машина стала буксовать, чтобы помочь, но фюрер сделал какой-то неопределенный знак рукой, кому адресованный, непонятно, и поэтому офицеры выскочили из машин и стали гнать туземцев прочь, размахивая оружием и кулаками, а потом сами, отчаянно кряхтя, вытянули машину.

– Варвары, – сказал фюрер. – Всюду бедно, никакого плана, никакой системы, и зачем всевышний заселяет лучшие места подобным сбродом?

– Они сами сюда перебрались, – сказал Шпе.

– Значит, они – завоеватели. А вы знаете, что делают с завоевателями? Их бросают на съедение акулам.

Шпе опустил голову, чтобы не видеть растерянно отступающих к своим лачугам туземцев. Особенно жалко было детей. Они оглядывались на взрослых, как бы ища объяснений.

– Тут есть какая-то новизна, Шпе, – сказал фюрер. – Неприятная новизна. Мир в его неприглядном виде. Вот вам и красота природы, она же полная ее беспомощность. Бесполезно милитаризировать этот остров. Здесь нужно жить безмятежно, как цивилизованные люди, не бороться за существование, а доживать счастливо. Мы впишем евреев в рельеф, они будут вполне довольны.

– Тесновато немного, – сказал Шпе.