Лжесвидетель

– Мадагаскар, – сказал фюрер раздраженно. – Никому не нужный дерьмовый кусок земли они пожалели для несчастного народа. Это ли не основание? И вообще действуйте, Кейт. Дипломатией займутся другие.

Указательный палец фюрера был похож на горбатый мост между мечтой и действительностью. Кейт обиженно следил за передвижением этого пальца по макету местности.

Франция лежала перед ним. Игрушечная Франция лежала перед ним и ничем, кроме масштаба, не отличалась от настоящей.

Кто выклеил этот рельеф, какие умельцы? Кому была обязана Франция таким знанием местности, где каждая немецкая пушечка знала, где притаиться, а танки почти вслепую после этих репетиций на макете могли пройти сквозь Арденны к Седану, а самолеты даже не выклеивались, они сами собой предполагались в воздухе над рельефом, они существовали где-то в воображении фюрера и летели к Парижу неуязвимо.

Фюрер был похож на пасечника, вскрывшего улей, из которого вырвались послушные пчелы и полетели оплодотворять французские луга.

Операция должна была занять не больше времени, чем объяснял фюрер.

Когда все кончилось, Кейт, стараясь не уронить достоинства, все же спросил:

– А не проще ли отторгнуть остров, не затрагивая Франции? Пройти по

Суэцу?

– Ах, мой упрямый фельдмаршал, – ответил фюрер, – я не карманник, на мелочи не размениваюсь. Не беспокойтесь, французы будут наказаны, прежде всего морально. Известно, какие они антисемиты, они должны быть посрамлены. Не пройдет и трех дней, как они капитулируют. Не волнуйтесь, Кейт, все получится.

И вот что удивительно: все произошло именно так, как об этом говорил фюрер и как спустя много лет писали учебники истории.

Эрик и Хорст катили на крытых грузовиках вслед за легко бегущими танками по дорогам Франции, те в свою очередь катили вслед летящим над ними бомбардировщикам, все это в сопровождении канонады. И так этот общий шум оглушил Францию, так встревожил, что она, не поняв из-за чего сыр-бор, бодро и быстро капитулировала.

Дорога на Париж была открыта.

Прогулка продолжалась. Хорст и Эрик мысленно переглянулись, держа равнение направо, когда прошли Елисейскими полями мимо домов, тремя сутками раньше не ответивших им взаимностью.

Посвистывая, спали в тишине ящика бульдоги, не подозревая об опасности, или их еще днем увезли от греха подальше, неизвестно.

Они шли, гордясь своим фюрером.

И никто не объяснил им, что захватывать чужие земли врасплох – это раз плюнуть.

Там жили орлы. Это я помню. Вверх я еще был способен смотреть. Они воровали овец. Овцы паслись на краю обрыва. У овец кружилась голова.

Орлы падали и начинали возноситься вместе с добычей. Все выше и выше. Пока не упирались в облака.

– Наконец-то!

Фюрер только поднял голову, чтобы выкрикнуть это навстречу Шпе,[18] и снова углубился в бумаги. Как всегда, ненужное комкал, отбрасывая.

К оставшемуся был нервно внимателен, он не просто рассматривал, он что-то черкал карандашом, углубленно, уйдя в это занятие весь.

Кончики ушей, если подойти поближе, пылали от удовольствия.

– Никогда не думал, что это так интересно, – сказал он. – Мир – это музей, можно восстановить совсем чужую историю и поставить на полку.

Не надо привязываться к местности, ты сам выстраиваешь экспозицию, твое чутье, любую комнату можно организовать, исходя из собственных представлений. Чудо! Где Палестина, где Мадагаскар, а я вот сижу, рисую и прошу вас, дорогой Шпе, оценить мои реставрационные попытки.

Он передал Шпе листок с еще дымящимся от вдохновения рисунком.

Под низким, убегающим к океану небом, на куске земли были разбросаны на расстоянии друг от друга какие-то блиндажи с кривыми крышами.

Фюрер был верен себе. Вполне военный ландшафт. Если бы только

«блиндажи» не стояли на сваях, как на тонких ножках.

– Это на случай потопа, – засмеялся фюрер. – Вдруг Бог обидится на меня из-за евреев. Все-таки вокруг океан. Кстати, как евреи относятся к воде?

– Как все люди, мой фюрер, – сказал Шпе.

– Да? Мне казалось, они предпочитают пустыню. К черту подробности!

Вам нравится? Интересно?

Шпе продолжал держать рисунок, легкий, как любовное письмо. Затея становилась явной. Фюрер обживал Мадагаскар. Но нарисовано было так неточно, что при первом же порыве ветра «блиндажи», как Шпе мысленно обозвал строения, будут сметены в одну минуту.

– Думаете, что непрочно, – как всегда опережая собеседника, спросил фюрер. – Можно вернуть на землю. Там, говорят, вокруг одни холмы, будет совсем библейский вид. Слушайте, откуда вообще взялся этот остров?

– Откололся, – сказал Шпе. – Не очень ясно, как это было на самом деле, но по очертаниям – явно недостающий кусок юго-восточной Африки.

– Ах, как интересно, – сказал фюрер, продолжая чертить что-то на бумаге. – Какая предусмотрительность природы! Дать мне возможность укрыть древний народ со своей верой, своими особенностями, в стороне от всех, окружить портами, там же со всех сторон океан, чтобы никто не смел посягнуть, слышите, Шпе, никто! Им придется еще немного потесниться, евреям, возможно, будут еще и аэродромы, но все для их же блага.

– А аборигены? – осторожно спросил Шпе.