Лжец

Он затворил за собой дверь раздевалки и обмахнулся лавандовыми перчатками. Все-таки пронесло. Еле-еле. Чем дальше он зайдет в стараниях понравиться, тем большим числом врагов обзаведется. А если он падет, Беннетт-Джонс и прочие тут же сбегутся, чтобы пинать его ногами. Одно можно сказать наверняка: Педерастическая Поза себя изжила, придется измыслить новую, иначе его ждут Неприятности.

Несколько мальцов столпилось у доски объявлений. При его приближении они замолчали. Эйдриан погладил одного по головке.

— Милые детки, — вздохнул он и, покопавшись в кармане жилета, вытащил горстку мелочи. — Сегодня вы сможете покушать.

Он уронил мелочь на пол и проследовал дальше.

«Спятил, — сказал он себе, подходя к своей комнате для занятий, именуемой также кабинетом. — Похоже, я спятил».

В кабинете сидел в йоговской позе Том, обкусывая ногти на пальцах ног и слушая «Акваланг».[6] Эйдриан опустился в кресло, снял цилиндр.

— Том, — произнес он, — ты видишь перед собой растоптанную фиалку, высосанное яйцо, выдавленный тюбик.

— Дурака я вижу никчемного, — ответил Том. — Что это за жилетка?

— Ты прав, — сказал Эйдриан. — Сегодня я глуп. И каждодневно. Разбит, разбит, разбит. Болит, болит, болит. Парит, претит, пердит. Все в моей жизни кончается если не на ид, то на ит. Ты понял?

— Что именно?

— Ид. Это из Фрейда. Да ты знаешь.

— А. Верно. Ну да. Ид.

— Идеалистический идиот, идиосинкразический идол. Зато начинается все на ид.

— Начинается у тебя все с себя самого, — сообщил Том, пристраивая лодыжку за ухо, — это эго, а не ид.

— Ну да, умничать-то легче всего. Ты не поможешь мне выбраться из жилета? Я начинаю потеть.

— Извини, — сказал Том, — меня заклинило.

— Ты серьезно?

— Нет.

Эйдриан не без труда избавился от своего одеяния и облачился в школьную форму, а Том тем временем расплетался в полулотос, рассказывая, как провел день.

— Сходил среди дня в город, купил пару дисков.

— Не говори каких, — сказал Эйдриан, — попробую догадаться… «Парсифаль» и «Взлет жаворонка»?[7]

— «Атомное сердце матери» и «Соленый пес».[8]

— Почти угадал.

Том закурил сигарету.

— Знаешь, что меня злит в этой школе?

— Кухня? Мучительно простенькая форма?

— Столкнулся я на Хай-стрит с Розенгардом, а тот и спрашивает — почему это я матч не смотрю.

— А ты бы спросил, почему он сам его не смотрит.

— Я сказал, что как раз туда и иду.

— Экий бунтарь.

— А зачем мне лишние неприятности на задницу искать?

— Ну, «как раз туда и иду» не такое уж и изящное прикрытие для задницы. Ты мог бы сказать, что матч слишком волнует тебя, что твоя нервная система просто не выдержит подобного напряжения.

— Ладно, а я не сказал. Вернулся сюда, подрочил немного и прикончил книгу.

— «Голый завтрак»?

— Ага.

— И что скажешь?

— Дерьмо.

— Ты говоришь так потому, что ничего не понял, — сказал Эйдриан.

— Я говорю так потому, что понял все, — ответил Том. — Ладно, пора заняться гренками. Я пригласил к нам Хэрни и Сэмпсона.

— Кого?

— Мы задолжали им чаепитие.

— Ты же знаешь, как я ненавижу интеллектуалов.

— Ты хочешь сказать, что ненавидишь всех, кто умнее тебя.

— Ну да. Наверное, потому, Том, я так тебя и люблю.

Том бросил на него страдальческий взгляд умученного запором человека.

— Я поставлю воду, — сказал он.

Картрайт поднял голову от «Энциклопедии Чеймберза» и продекламировал: «Отто фон Бисмарк родился в… 1815-м, в год Ватерлоо и Венского конгресса. Основатель современной Германии…»

Перед глазами его простирались сотни книг, только одну из которых — «Убить пересмешника» — Картрайт когда-то прочел вместе с прочими учениками пятого класса приготовительной школы. Такое множество книг, а ведь это всего лишь библиотека пансиона. В школьной их на тысячи и тысячи больше, а уж в университетских… Время поджимает, а память его так слаба. Как там говорил Хили? Память есть мать всех муз.

Картрайт вытянул с полки том «Мальтус — Нантакет» и отыскал муз. Их было девять, все — дочери Зевса и Мнемозины. Если Хили прав, «Мнемозина» должна означать «память».

Ну конечно! Слово «мнемоническое» — что-то, напоминающее о чем-то. «Мнемоническое», должно быть, происходит от Мнемозины. Или наоборот. Картрайт сделал пометку в тетради для черновиков.

Согласно энциклопедии, большая часть известного нам о музах извлечена из сочинений Гесиода, в особенности из его «Теогонии». Видимо, на этого поэта Хили и ссылался, на Гесиода. Но откуда Хили-то знает все это? Никто никогда не видел его с книгой в руках — а если и видел, так не чаще, чем прочих. Картрайту его ни за что не догнать. Все это просто чертовски нечестно.

Он выписал имена муз и со вздохом вернулся к Бисмарку. Когда-нибудь он доберется до самого конца, до «zythum». Не то чтобы он в этом нуждался. Картрайт уже заглянул вперед и знал, что так называется род египетского пива, которое очень рекомендовал всем попробовать Диодор Сицилийский — кем бы тот ни был.

Когда Эйдриан объявил, что намерен разделить кабинет с Томом, это вызвало у всех изрядное удивление.

— С Томпсоном? — возопил Хейдон-Бейли. — Да он же дуб дубом, разве нет?

— Мне он нравится, — ответил Эйдриан, — он необычен.