Лжец на кушетке

Тпру! Эрнест попал на минное поле. Он знал, что он проводит рискованный сеанс, о котором никогда не расскажет Маршалу. Он мог представить себе, какая критика его ждет: «Что, черт возьми, ты творишь? Выжимаешь из нее информацию о брате, а у самого еще нет даже приличной систематизированной истории ее жизни. Ты не выяснил ничего о ее супружеской жизни, а это заявленная ею причина ее прихода к тебе». Да, он прямо-таки слышал, как Маршал говорит ему все это. «Разумеется, в этом что-то есть. Но, Христа ради, можешь ты подождать? Запомни эту тему; вернись к ней в подходящее время. Опять твоя невоздержанность!»

Но Эрнест знал, что должен выбросить из головы мысли о Маршале. Он решил быть полностью открытым и честным с Каролин, а это требовало от него спонтанности; он должен был делиться с ней тем, что чувствовал, именно тогда, когда он это чувствовал. Никакой тактики, никаких «идей про запас», скрываемых от пациента. Его лозунгом на сегодня было «Будь собой. Отдавай себя».

Кроме того, Эрнест был восхищен внезапной вспышкой ярости Каролин — такой неожиданной, такой неподдельной. Сначала ему было трудно задеть ее — она казалась такой мягкой, такой слабой. А вот теперь он видел ее сущность — она ожила, ее слова и ее лицо говорили об одном. Чтобы установить контакт с этой женщиной, он должен сделать так, чтобы она оставалась такой, какая она есть. Он решил довериться своей интуиции и отдаться на волю эмоций.

«Вы злитесь, Каролин, — не только на Джеба, но и на меня».

Наконец-то, кретин, ты что-то понял, подумала Кэрол. Господи Иисусе, ты даже хуже, чем я думала. Немудрено, что ты так и не смог понять, что вы с Джастином сделали мне. Тебя даже не трогает мысль, что восьмилетняя девочка подвергается насилию со стороны отца!

«Прошу прощения, Каролин, что я задаю так много вопросов на эту деликатную тему. Возможно, я поторопился. Но позвольте мне быть честным с вами. Я пытался выяснить вот что: если этот варвар Джеб мог сделать это со своими маленькими дочками, что же он мог сделать со своей младшей сестренкой?»

«Что вы имеете в виду?..» Кэрол опустила голову; ее вдруг охватила невыносимая слабость.

«Вы в порядке? Может быть, принести воды?»

Кэрол покачала головой и быстро взяла себя в руки. «Простите, мне вдруг стало нехорошо. Не знаю, что это было».

«Как вы думаете?»

«Я не знаю».

«Не отпускайте это ощущение, Каролин. Сохраните его еще на пару минут. Это произошло, когда я спросил о вас и Джебе. Я думал о том, какой вы были в десять лет, как вы жили тогда с таким старшим братом».

«Я была консультантом на нескольких процессах по насилию над детьми. Это были самые жестокие процессы, которые мне доводилось видеть. Не только ужасные воспоминания, к которым приходится возвращаться, но и этот насильственный переворот в жизни семьи и все эти споры вокруг внушенных воспоминаний — это всегда тяжело. Думаю, я побледнела, представив, что мне пришлось пережить что-то подобное. Не знаю, это ли вы хотели от меня услышать, но если так, то я должна вам сказать, что сейчас я не могу вспомнить ни одной конкретной травмы, связанной с Джебом. Я помню только типичную ситуацию: он изводил меня точно так же, как любой брат младшую сестру. Но я должна отметить и то, что я мало что помню про свое раннее детство».

«Нет, нет. Простите, Каролин, я, наверное, недостаточно четко выражаю свои мысли. Я не имел в виду какую-нибудь серьезную детскую травму и связанный с ней посттравматический стресс. Вовсе нет, хотя не могу не согласиться с вами — сейчас модно говорить об этом. Я имел в виду совсем другое. Это не столь драматично, не столь явно, более типично. Можно сказать так: каково вам жилось, если приходилось большую часть времени проводить с безразличным или даже жестоким братом?»

«Да, да, теперь я вижу разницу».

Эрнест посмотрел на часы. «Черт возьми, — подумал он, — осталось всего семь минут. А сколько всего еще нужно успеть! Я должен начать разбираться в ее семейной ситуации».

Хотя Эрнест бросил лишь мимолетный взгляд на часы, это не укрылось от внимания Кэрол. Ее первая реакция была необъяснима: ей стало обидно. Но это быстро прошло. Только посмотрите на него! — думала она. Трусливый, жадный ублюдок высматривает, через сколько минут он сможет выставить меня за дверь и запустить счетчик на очередные сто пятьдесят долларов.

Эрнест прятал часы в глубине полки, где пациенты не могли их видеть. Маршал же, наоборот, держал на самом видном месте — на небольшом столике, который стоял между ним и пациентом. «Все должно быть по-честному, — говорил он. — Все знают, что пациент оплачивает пятьдесят минут моего времени, так зачем прятать часы? Если ты прячешь часы, ты притворяешься, что у вас с пациентом не профессиональные, а личные отношения». В этом весь Маршал: основательный, неопровержимый. Эрнест же убирал часы подальше.