Лжец на кушетке

Она читала рекомендации АПА психиатрам о том, как избежать обвинения в сексуальном злоупотреблении: ставить четкие границы, избегать «скользких» тем, не называть пациентов по имени, начинать и заканчивать сеансы точно вовремя. Каждый случай сексуального злоупотребления, при разборе которого она выступала консультантом, начинался с превышения этого пятидесятиминутного лимита времени. Ага, подумала она, здесь промашка, там промашка, кто знает, к чему это нас приведет через пару сеансов?

«Сначала мне хотелось бы узнать, какие неприятные ощущения вы унесете домой после этого сеанса. Что вы можете сказать о сильных эмоциях, которые у вас вызвал разговор о Джеде?»

«Он не Джед, он Джеб».

«Простите. О Джебе. Когда мы говорили о нем, вы побледнели».

«Мне до сих пор немного не по себе, но я в порядке. Думаю, вы были близки к чему-то важному».

«Хорошо. Во-вторых, я бы хотел спросить вас о наших взаимоотношениях. Вы сегодня хорошо поработали, несколько раз шли на риск, посвятили меня в действительно важные проблемы. Вы доверились мне, и я ценю это доверие. Как вы думаете, мы сработаемся? Что вы чувствуете по отношению ко мне? Каково это — быть со мной такой откровенной?»

«Мне нравится работать с вами. Действительно нравится, Эрнест. Вы привлекательны, вы гибкий; с вами легко общаться, и вы обладаете удивительной способностью находить травмы, о которых я и не подозревала. Мне кажется, я попала в надежные руки. Вот ваши деньги. — Она вручила ему три пяти десяти долларовые банкноты. — Пока мои деньги переводят из Чикаго в Сан-Франциско, мне было бы удобнее расплачиваться наличными».

В надежные руки, думал Эрнест, провожая ее до двери. Но, кажется, говорят «в хорошие руки»?

Уже у двери Кэрол обернулась. В ее глазах стояли слезы. «Спасибо вам. Вас мне сам бог послал!»

Она наклонилась, легонько обняла удивленного Эрнеста и вышла.

Кэрол спускалась вниз по ступенькам, когда волна грусти нахлынула на нее. К ней вернулись нежеланные образы прошлого: они с Джебом дерутся подушками; с воплями скачут по родительской кровати; отец несет ее книги, провожая ее в школу; гроб ее матери уходит под землю; Расти, совсем еще ребенок, ухмыляется ей, вытаскивая ее книги из ее школьного ящика; ужасное возвращение отца; жуткий, протертый персидский ковер в кабинете доктора Кука. Она зажмурилась, пытаясь отогнать их. Потом ей в голову пришла мысль о Джастине, который в этот самый момент, быть может, идет где-то рука об руку с той другой женщиной. Может быть, даже где-то рядом. Она вышла из здания и огляделась. На Сакраменто-стрит Джастина не было. Был молодой привлекательный мужчина с длинными светлыми волосами в хлопчатобумажных брюках, розовой майке и свитере цвета слоновой кости, который проскочил мимо нее и понесся вверх, перескакивая через две ступеньки. Очередной сосунок в гости к Лэшу, подумала она. Уходя, она обернулась и бросила взгляд на окно Эрнеста. Черт возьми, подумала она, этот сукин сын пытается мне помочь!

Эрнест сидел за столом и делал записи по проведенному сеансу. В комнате еще долго стоял резкий цитрусовый аромат духов Каролин.

Глава 7

Проведя супервизорскую консультацию с Эрнестом, Маршал Стрейдер откинулся на спинку кресла, думая о победной сигаре. Двадцать лет назад он слышал, как доктор Рой Гринкер, известный чикагский психоаналитик, рассказывал о том, как провел год на кушетке у Фрейда. Это было в двадцатые годы, когда для того, чтобы стать признанным корифеем психоанализа, необходимо было совершить паломничество на кушетку мастера. В некоторых случаях это занимало пару недель, а если кто-то ставил своей целью совершить переворот в психоанализе — не меньше года. По словам Гринкера, Фрейд никогда не скрывал ликования, когда ему удавалось сделать удачную интерпретацию. А если Фрейду казалось, что интерпретация была чрезвычайно удачной, он открывал коробку дешевых сигар и предлагал пациенту раскурить «победную сигару». Эта его милая, наивная трактовка переноса вызвала у Маршала улыбку. Если бы он не бросил курить, он бы раскурил торжественную сигару после ухода Эрнеста.

Его молодой подопечный в течение последних нескольких месяцев справлялся со своими делами вполне успешно, но сегодняшний сеанс стал переворотным пунктом. Решение ввести Эрнеста в комитет по медицинской этике было самым настоящим откровением. Маршалу часто казалось, что эго Эрнеста было изрыто пустотами: он был претенциозен и импульсивен. Неуправляемые частицы его сексуального ид выскакивали наружу, как чертик из табакерки. Но самым худшим было его подростковое иконоборчество: Эрнест не слишком уважал дисциплину, разумный авторитет, знание, накопленное в веках упорными аналитиками, с которыми он вряд ли мог сравниться в проницательности.