Лжецаревич

Не один раз пришлось Манефе Захаровне подталкивать дочку: как предстала боярышня перед гостями, забыла все материнские наставления. Вместо того, чтобы направиться прямо к свекру будущему, остановилась она посреди комнаты и уставилась глазами на жениха. Мать толкает ее, так что даже больно, она не замечает. Хотелось ей в лице жениха найти сходство с Константином, но не приметила она ни одной черты схожей. Не понравился ей Александр Лазаревич. Думалось ей, что и она не понравилась ему: смотрел он так на лицо ее своими светлыми глазами, что ей жутко становилось: холодком веяло на нее от этих глаз. Точно неживым взгляд их казался.

Наконец опомнилась Пелагеюшка, исполнила все, что требовалось, а как вернулась в свою горенку, сейчас в слезы. Мать ее журить стала, зачем она пред гостями вела себя не так, как надо, а она не слышала даже и журьбы материнской. Одна дума была в голове Пелагеюшки: «С этаким век коротать! Лучше б в омут!»

И вот уж несколько дней прошло с той поры, а дума эта не исчезает, напротив, все чаще и чаще на ум приходит и слезы на очи набегать заставляет.

Все трудней работать Пелагеюшке. В глазах от тоски темнеет.

— Это что же ты путаницу какую наплела? Нешто можно так? — раздается над ее ухом недовольный возглас матери.

— А? Где? Ах, да-да! Я сейчас… исправлю… — говорит боярышня и боится, как бы мать не прослышала в ее голосе слез.

— И что это с тобой сталось? Прежде золотые руки были, а теперь ишь напутала. Срам взглянуть! — продолжала ворчать Манефа Захаровна.

— Боярыня! Холсты там привезли, взглянуть надо бы, — сказала вошедшая в горницу холопка Фекла.

— А-а! Хорошо! Я сейчас, — ответила боярыня и вышла из комнаты.

Едва она успела уйти, как Фекла подошла к Пелагее Парамоновне и прошептала:

— А я тебя порадую, боярышня: весточка от дружка милого есть!

Боярышня покраснела от радости.

— Феклуша! Голубушка!

— Да, да! Сумел он со мной повидаться. «Передай, говорит, голубке моей, что извелся я совсем с тоски по ней. Все думал я, как горю помочь, счастье наше вернуть, ну и надумал, да не знаю — Пелагеюшка, пожалуй, согласна не будет»…

— Говори, говори, Феклуша! Ну-ну?

— Да дело такое, боярышня…

— Ах, да говори, Боже мой!

— «Надо, говорит, нам с нею крадью повенчаться… Возьму я ее увозом, повенчаемся мы с нею тайком, поживем месяц-другой где-нибудь, а после к отцу с матерью с повинной»… Ишь, побелела как ты, боярышня! Лица на тебе нет! — испуганно добавила холопка.

— Ничего, ничего, говори, — едва слышно прошептала девушка.

— «А у меня, говорит, уж все приготовлено: и поп найден, и место, куда укрыться, припасено, и человек верный имеется. Ты, говорит, ведь, Феклуша, нам тоже помочь не откажешься? Не бойся, мы тебя под гнев боярский не подведем: возьмем тебя с собой, вместе и с повинной приедем». — Я тебе, боярин дорогой, всегда послужить готова, говорю, потому я и боярышню люблю, и ты завсегда добр ко мне очень. — «Вот и ладно, сказывает, значит, все дело устроится, только б Пелагеюшка „да“ промолвила. Богом молю, скажи ты ей все это и ответ ее передай мне: я вечерком буду подле ворот ваших похаживать. Коли согласится, тогда мы и сговоримся, а коли нет — прямо в Москву-реку».

— Ай! Что ты, Феклуша! Неужели так и сказал?

— Вот те крест, так и сказал! Так как же, боярышня? — промолвила холопка, и маленькие лукавые глаза ее, устремленные на лицо Пелагеи Парамоновны, так и горели: сказав все, она забыла упомянуть об одном, что Константин Лазаревич обещал, в случае благоприятного ответа, подарить ей, Фекле, золотое запястье немедля же да после сулил немалую награду.

— Ах, как и быть, не знаю! — воскликнула Пелагеюшка, сжав голову руками.

— Ужли погубишь его?

— Как можно!

— Так как же?

— Дай подумать.

— Да некогда думать, решать надо: того и гляди Манефа Захаровна вернется. Да вон она уж идет, кажись. Слышишь?

— Да, да! Ай, Господи! Что мне делать?

— Скорей, скорей! Да либо нет? — торопила холопка. Шаги боярыни слышались уже совсем близко.

— Господи! Прости меня, грешницу! Да! — пролепетала Пелагеюшка.

Манефа Захаровна стояла на пороге.

— Прости, матушка боярыня, — затараторила Фекла, — что я здесь малость замешкалась: залюбовалась на работу боярышнику. Что за искусница она! Просто диву даюсь, как это ладно да красиво выходит у ней! Свыше, видно, дар ей такой дан!

— Все от Бога, от кого больше? А Пелагея, точно, умеет работать малость — выучила я ее, — промолвила боярыня, с удовольствием слушая похвалы холопки.

— Какое малость! Посмотришь — глаз оторвать не хочется! И то сказать, ведь и ты, матушка боярыня, мастерица, каких мало, могла выучить. Дивно, дивно! — говорила Фекла, удаляясь из горницы.

Вечером того же дня невдалеке от ворот двора боярина Чванного смутно можно было различить в полутьме две фигуры.

Это были Константин Лазаревич и Фекла.

— Так она согласилась? Слава Тебе, Господи!