Лжецаревич

«А счастье? — подумал Лжецаревич, поднимая голову. — Неужели и счастье мне изменит, как ляхи? Нет, я добьюсь чего хочу! Что ж делать, брошу осаду Новгорода, наберу ратников в верных мне городах. О! Мне еще не изменило счастье! Звезда моя не угасла! Да и все равно раздумывать уже поздно — дело начато, нужно докончить!»

Лжецаревич повеселел. Его подвижная натура легко поддавалась всем душевным движениям. Теперь он уже весело напевал какую-то польскую песенку.

Какой-то всадник ехал впереди него. Сначала Лжецаревич не обратил на него внимания, теперь же вглядывался. Всадник повернул голову, и самозванец чуть не вскрикнул от изумления: он узнал во всаднике своего «дорожного товарища», боярина Белого-Туренина.

Димитрий поспешно подъехал к нему.

XV БЕСЕДА НА ПОЛЕ БИТВЫ

Самозванец не ошибся: ехавший был действительно Павел Степанович. Белый-Туренин всего за несколько дней перед этим прибыл в стан Димитрия. Ему уже несколько раз случилось увидеть «царевича», и он немало удивился, узнав в нем Григория. Сперва он сомневался, думал, не простое ли это сходство, но после убедился, что ошибки тут нет.

— Здравствуй, боярин! — сказал Лжецаревич, поравнявшись с ним.

Павел Степанович обернулся.

— Здравствуй, Григо… Здравствуй, царе… Здравствуй, путевой товарищ, — ответил он.

— Что ж, не хочешь меня царевичем назвать?

Боярин некоторое время молча смотрел на него.

— Скажи, — наконец медленно проговорил он, — ты правда царевич?

Самозванец не ожидал этого вопроса. Он ответил не сразу.

— Никому бы на это не ответил, тебе отвечу. Прямо спросил, прямой и ответ дам: нет, я — не царевич.

— Но кто же ты?

— Кто я? — промолвил Димитрий, и его лицо стало задумчивым. — Я сам этого хорошо не знаю. Я смутно помню, что малым ребенком я рос в богатстве и холе. Мне, как сквозь сон, припоминаются светлые расписные палаты, люди в богатых кафтанах…

Когда я сознал себя, я был слугою у бояр Романовых, потом у князей Черкасских, после стал иноком. Моим отцом называют Юрия-Богдана Отрепьева; сказывают, он был зарезан в Москве пьяным литвином. Точно ли это был мой отец? Может быть… Я рос сиротой и знаю лишь то, что мне говорили. Но скажи, если я — сын Юрия Отрепьева, откуда взялся у меня этот дух неспокойный, эта злоба на низкую долю? Отчего меня от младенческих дней тянуло к чему-то иному, чем та жизнь, которою я жил? Отчего, когда я закрывал глаза, мне мерещился царский дворец и себя самого я видел в царском венце, с державой и жезлом государским сидящим на престоле? Слушай! Быть может, это верно, что рожден я простым сыном боярским, но дух-то, дух в груди моей — царевича!

Говоря это, Лжецаревич волновался; на бледном лице его выступили красные пятна.

— Если тебе тяжела была твоя низкая доля, не мог разве ты иначе выбиться из нее, чем идти Русь полячить да латинить? — тихо промолвил Павел Степанович.