M&D

Дело было не только в скучности её мужа. Хотя и это дало свой результат. Вениамин на всё смотрел, всё слушал, обо всём говорил и всё делал с одинаковой серьёзностью. Для него не существовали вещи важные или неважные, а только вещи достойные внимания. Подарив жене драгоценности, он в простоте душевной мучил её часа два из-за каких-нибудь двухсот рублей, в которых она не могла дать отчёта. В его щедрости не было размаха, от его расточительности отдавало скупостью; да и сами эти качества становились чем-то ускользающим, лимит на них уже заканчивался. Он допрашивал молодую жену о всех её тратах – не для того, чтобы их сократить, а чтобы упорядочить. Он позволял ей сорить деньгами, но при одном условии – что она всё будет записывать. Но на третьем году семейной жизни она боялась потратить хотя бы рубль, предвосхищая предстоящее разбирательство, во время которого с ней запросто могла случиться истерика. Ирина стала проклинать себя за то, что вышла замуж за человека, треть жизни которого проходила в том, что он считал копейки с официантами, продавцами, и банковскими работниками. С непреодолимым упорством он добивался, чтобы его не обворовали ни на один грош: ради этого он готов был разориться.

Впрочем, он вычислял всё – расстояния, с точностью до метра, высоты, барометрическое давление, градусы термометра, направление ветра, положение облаков. В Агре, в храме Тадж-Махал, он определил объем надгробия царицы Мумтаз.

У него была мания всё приводить в порядок; он, например, видеть не мог, когда на диване оставляли развёрнутый журнал. Он донимал Ирину тем, что раз двадцать в день приносил ей то книгу, то расческу, лежавшие не на месте.

Мучило её ещё и то, что ей пришлось жить вместе с человеком, который был совершенно лишен воображения. Оно было до того чуждо Вениамину, что он не в силах был описать какое-нибудь чувство или занимательно передать какую-нибудь мысль. С той поры, как они поженились, он открывал рот лишь для того, чтобы сообщить какой-нибудь точный, явный, неопровержимый факт. Иногда он шутил, и если это не были прочитанные в дешевой газетенке прибаутки, то эти шутки всегда являлись продолжением умопомрачительных его подсчетов. «Поаккуратнее с икрой! Нет, мне не жалко, просто икра не прибавляется, а убывает».

Несомненно, Вениамин любил свою жену, был счастлив, что обладает молодой красивой женщиной, но любовь его была подобна мелкому осеннему дождику, который сыплет неслышно, неприметно, моросит непрестанно, пронизывает, леденит.

Впрочем, это были пустяки. Больше всего Ирину угнетало то, что он любыми способами ограждал её от внешнего мира. Кое-как закончив третьеразрядный колледж, куда перевелась из Камышина, она устала просить, чтобы её пристроили на какую-нибудь работу. Если Ирина находила работу сама, то муж приводил десятки разумных доводов, чтобы туда не устраиваться – низкая зарплата, сомнительная компания, далеко от дома, а самым мощным доводом являлось то, что если она куда-то устроится, то это будет в ущерб его интересам, так как из-за её отсутствия дома оголится важный участок, а домработница выйдет дороже.

Одно время Вениамин носился с идеей создания семейной фирмы, и даже оплачивал жене выполнение мелких поручений, но ничего хорошего из этого не получилось – он посчитал проект нерентабельным, поскольку с этими поручениями легко справлялся сам.

Ирина оказалась в полном подчинении, в зависимости, и, возможно, по инерции терпела бы и дальше, но случай с Алёной возмутил её до глубины души. Как-то раз она привела соседку в гости, а через некоторое время Вениамин предложил ей работу. Алёна, не зная о семейной ситуации подруги, похвасталась, какие предложили ей условия, и это известие привело Ирину в состояние, близкое к шоковому. Муж сознательно не дал ей возможность получить востребованную специальность и опыт работы, не дал развиться, а теперь не берёт на работу из-за отсутствия квалификации! И теперь, проигнорировав жену, трудоустроил постороннего человека!

Ночью, лёжа в одиночестве (по инициативе мужа они спали в разных комнатах), она жалела о потраченных годах, чувствуя себя глубокой старухой, доживающей свой век подле сварливого старика. Ведь что приобрела она, выйдя за обеспеченного мужчину, казавшегося миллионером по сравнению с камышинскими ребятами? Даже если б она сошлась с одним из тех парней, то ей бы не пришлось так унижаться – это раз, а во-вторых, сейчас, спустя три года, они бы уже чего-то достигли – пускай не таких высот, как мистер Штейн, но что-то бы уже было. Их общее, а не записанное на какого-то скопидома. Недвижимости на Ирине не было, а самым ценным движимым имуществом была такса Нора. В любом случае, ей не пришлось бы изнемогать по ночам без мужчины.