M&D

– Наши сердца, Михаил Алексеевич, не зачерствели и не размягчились, они всё те же, из сердечной мышцы. Что касается слов, мировая история показывает, что за такими словами и рассуждениями скрывается самая что ни на есть изощренная ложь, лицемерие, надувательство. Если человек берёт под опеку нуждающегося, то делает это незаметно, без лишних слов и без привлечения средств массовой информации – как это делаете вы. Зачем вам шумиха в прессе?!

– Я тоже много чего делаю без лишних слов, не ставя в известность общественность. Но как инициировать процесс в самом обществе, не привлекая СМИ? И за моими словами не прячется ложь и лицемерие. Я долго шёл к моей нынешней философии. И знаете, что помогло мне отринуть мещанскую обеспеченность, самодовольство, инерцию зла?

– Просящий взгляд Никиты Морозко?

– Нет, просящие взгляды тысяч бездомных и голодающих. Я ездил в Индию на конференцию…

Иосиф Григорьевич энергично закивал – свидетели показали, что именно после поездки в Индию профессор окончательно тронулся умом. Там была какая-то научно-практическая конференция как раз касавшаяся кишечных инфекций (поездку оплачивала Ranbaxy, индийская фармацевтическая компания), – ну и жара, грязь, бактерии сделали своё дело. Тамошняя хворь пробрала насквозь беднягу, добралась до головного мозга.

Синельников, конечно же, видел всё в другом, розовом свете, и Иосифу Григорьевичу пришлось выслушать его версию. А заодно рассмотреть индийские сувениры – многорукий божок, однорукий бомж, слоник, танцовщица.

Вот что он узнал.

Индия живёт как бы одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Века уживаются рядом. Современные предприятия, небоскрёбы, живущие в роскоши магараджи, толпы нищих паломников на берегах священного Ганга, стада коров в центре мегаполиса, миллионы голодающих. Дети-побирушки, едва научившиеся ходить!

Увиденное оглушило профессора, точно взрывной волной. Полярность впечатлений: дворцы из сказок Шехерезады и тонущие в грязи развалюшки, дорогие лимузины и обливающиеся потом измученные рикши, миллионеры и нищие, философы-созерцатели и шумливые торгаши, демонстранты с красными флагами и религиозные фанатики, омывающиеся в водах Ганга.

Некоторые из спутников профессора говорили о нищих с каким-то чисто этнографическим любопытством, а он не мог. Его жестоко ранили эти голодные детские глаза и заунывные возгласы. Как можно спокойно потягивать коктейль в кондиционированном помещении, когда там, на улицах, в пятидесятиградусную жару бродят фантастические толпы бездомных и нищих, когда годовалого младенца учат протягивать ручонку за подаянием?

После поездки Синельников долгое время страдал бессонницей. В его сознании проходила вереница униженных и оскорблённых, встреченных на индийской земле. Маленькие нищие, протягивающие ладошку, сложенную лодочкой. Стонущая голодная старуха в живописных лохмотьях. Тощий рикша, везущий холёного толстяка с сигарой в зубах. После всего увиденного профессора охватило жгучее чувство стыда за весь род людской.

Ему казалось, что главные законы человеческой психологии в основном применимы ко всем людям, что одни и те же явления объективного мира вызывают примерно одинаковую реакцию в каждом человеческом существе. И его безмерно удивляли те спокойно-равнодушные взгляды, которыми смотрят на бесчисленных рикш.

Однажды российских гостей везли через большой мост. Мост выгнул свою могучую спину, и подъём в середине довольно крут. Несчастный рикша вынужден был слезть с велосипеда и толкать повозку сзади. Почему же сотни, тысячи людей шли мимо, не замечая, что рикша, истощенный, жилистый, сожженный солнцем, – вот-вот упадёт замертво?! Почему никто с гневным криком не стащил с повозки этого холеного толстяка, сосущего свою сигару? Вот в русских деревнях на крутом подъеме люди спрыгивают с подводы, чтобы облегчить труд животного. А тут человек!

Неужели всё дело в привычке? Неужели при ежедневном повторении жестокости в человеческих сердцах может выработаться иммунитет против естественных чувств сострадания, нетерпимости к злу?

Понадобилось время для того, чтобы осмыслить увиденное. Поделившись впечатлениями с бумагой, сделав наброски в блокноте, профессору удалось организовать свои мысли и чувства. И ему стало ясно, что он не сможет выработать в себе этот иммунитет. Пускай это больно, когда с сердца словно кожу сдирают, но это всё же лучше, чем обрасти шкурой равнодушия, безразличной к жаре и холоду, шкурой, годной на верблюжьи подошвы.