М. Ю. Лермонтов как психологический тип

В общении с людьми более низкого социального статуса Голядкин действует смелее и даже доходит до признания двух сторон своей личности – явной и скрытой. Хотя признание делается спонтанно, оно служит первым симптомом шизофренического расщепления сознания и намечает дальнейший путь бессознательного к формированию независимого комплекса двойничества: «Я вас скажу, господа, по-дружески, – сказал, немного помолчав, наш герой, как будто (так уж и быть) решившись открыть что-то чиновникам, – вы, господа, вы меня знаете, но до сих пор знали только с одной стороны».[686]

Стремление Голядкина к превосходству и успеху является обратной стороной его чувства неполноценности, и выражается данный комплекс во многих поступках героя: «Он стоит ‹…› в уголку ‹…› между всяким дрязгом, хламом и рухлядью ‹…› Он только наблюдатель теперь: он тоже ‹…› ведь может войти… почему же не войти? (в бальный зал – О. Е.) Стоит только шагнуть, и войдет, и весьма ловко войдет. Сейчас только, – выстаивая, впрочем, уже третий час на холоде»[687] «Эти факторы, – отмечает А. Адлер, – стремление к превосходству и чувство неполноценности – действительно являются двумя аспектами одного и того же психического феномена».[688] Но героя Достоевского они приводят к психическому раздвоению как следствию страха перед «другим». Появлению двойника (доппельгангера) в галлюцинирующем сознании Голядкина предшествовало, вероятно, сновидение, о котором вскользь упоминается в тексте повести: «одним словом, все происходило точь-в-точь как во сне господина Голядкина-старшего».[689]

Этот мотив Достоевский еще не акцентирует в «Двойнике» Он приобретет особо важное значение в его позднем творчестве (сны героев-идеологов). Однако мотив сна в этом раннем произведении выполняет ту же психологическую функцию, что и в последующих: сон связан с угрозой для жизни Голядкина. «В сновидениях, – отмечал в этой связи Э. Фромм, – в которых страх связан с реальной или воображаемой угрозой для жизни, свободы и так далее, причина возникновения сновидения – угроза ‹…›».[690]

Для Голядкина увиденный сон и разыгравшаяся на его основе в его больном воображении галлюцинация (как впоследствии «кошмар Ивана Федоровича» в «Братьях Карамазовых») несет еще один существенный смысл. Уже сформировавшийся комплекс двойника наглядно демонстрирует Голядкину ту часть его сознания, которую он до сих пор пытался вытеснить или замаскировать под ложный образ поведения. «Встреча с „другой стороной“, негативным элементом, – отмечал Э. Нойманн, – характеризуется появлением множества сновидений, в которых это „другое“ предстает перед эго в различных обликах: нищего или хромого, изгоя или дурного человека, дурака или бездельника, униженного или оскорбленного, грабителя и т. д.

Человека потрясает до глубины души неизбежность признания, что другая сторона, несмотря на ее враждебность и чуждость по отношению к эго, составляет часть его личности».[691]

Голядкин пытается бороться с «другим», комплексом, с двойником. В его рассуждениях встречаются вполне здравые, рациональные фрагменты, как, например, в эпизоде с анализом подложного письма предмета его любви Клары Олсуфьевны. И самое главное: в момент короткого просветления сознания Голядкин взывает к помощи своего начальника, приводя уже не моральные доводы, как прежде (интриги, козни нечистоплотных завистников и врагов), а правовые: «отправлюсь, паду к ногам, если можно, униженно буду испрашивать. Дескать, так да так; в ваши руки судьбу свою предаю, в руки начальства; ваше превосходительство, защитите и облагодетельствуйте человека ‹…› противозаконный поступок ‹хотел совершить›».[692]

Но сила невротического комплекса настолько велика, что герой сгибается под ее давлением. Он чувствует свою неспособность высвободиться из тисков бессознательного. Поэтому весь его длинный монолог из главы XII исполнен истинного трагизма. В нем перемежаются призывы о помощи, гневные обвинения в адрес автора подложного письма и горькие признания в собственном бессилии укротить поток неконтролируемой психической энергии: «Это от вас, сударыня, все происходит ‹…› вы, сударыня моя, виноваты ‹…› вы меня в напраслину вводите… Тут человек пропадает, тут сам от себя исчезает и самого себя не может сдержать (выделено мной – О. Е.)».[693] Самое интересное в том, что здесь, уже на грани психоза, Голядкин делает совершенно правильные рассудочные выводы, разоблачает истинных, а не мнимых врагов и объясняет свое реальное состояние.