М. Ю. Лермонтов как психологический тип

Печорин относит происхождение дурных свойств своего характера к детству в знаменитом монологе «Да, такова была моя участь с самого детства!» В другом месте своего журнала он признается, что воспоминания имеют над ним огромную власть. В обоих случаях высказывания героя согласуются с выводами индивидуальной психологии о том, что «содержание и эмоциональная окраска детских воспоминаний, „избираемых“ человеком из огромной массы для того, чтобы объяснить направление своей личности, очень важны». Душевные конфликты, пережитые Печориным в детстве, сформировали его нервический характер и руководящую личностную идею. «Из детского чувства неполноценности, – как пишет А. Адлер, – произрастает раздраженное стремление к власти».[537] Эти два душевных свойства – детский невроз и стремление к власти – определили всю дальнейшую линию жизненного поведения лермонтовского героя. Невротический склад печоринской натуры отмечают и другие персонажи романа, в том числе действующие за пределами его дневниковой части. Максим Максимыч говорит о странностях, истоки которых для него темны, но выражение их бросается в глаза. И это не удивительно, так как «у нервозных людей, – согласно теории и практике индивидуальной психологии, – нет абсолютно новых черт характера, у них нет ни одной черты, которая не встречалась бы у нормального человека. Но невротический характер бросается в глаза, он более явственный ‹…›».[538] Ни Максим Максимыч, ни сам Печорин просто не понимают, несмотря на весьма точные наблюдения, того, что «странности» поведения являются у него компенсацией невротического чувства неполноценности, которое сам герой квалифицирует как нравственную ущербность («Я сделался нравственным калекой»).

В пространном монологе повести «Княжна Мери» Печорин перечисляет душевные свойства, которые возникли у него в результате конфликтов детства: «Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали – и они родились ‹…› никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже. Я сделался завистлив».[539] «Форма и содержание невротической ориентации рождаются из впечатлений ребенка, который чувствует себя обиженным. Эти впечатления, неизбежно возникающие из изначального чувства неполноценности, вызывают агрессивную позицию, цель которой – преодоление одной большой неуверенности. В этой агрессивной позиции находят свое место все попытки ребенка, которые обещают возвышение его личностного чувства ‹…› Все проявления невроза происходят из этих подготовительных средств, которые устремлены к конечной цели – к превосходству» (выделено мной. – О. Е.).[540] «…Дети, – как свидетельствует индивидуальная психология, – не выражают свое стремление к власти над другими явно, а скрывают его под личиной заботливости и любви и занимаются своим делом под обманчивой маской. ‹…› Неприкрытое стремление к власти и уверенность в себе может повредить развитию ребенка и превратить мужество в дерзость ‹…›, мягкость в утонченную стратегию, целью которой является полное доминирование».[541] Что и происходит с Печориным в зрелые годы.

Связанность жесткой социологической схемой не позволяла ранее исследователям выйти из порочного круга социологических детерминант. В прежней социальной психологии не было того, что могло бы истолковать образ из его личностных психологических предпосылок. Все объяснения сводились к эпохе и методу романтизма. Аксиологически лермонтовский герой во всех интерпретациях оказывался жертвой обстоятельств, условий, но никогда – собственного выбора, который кроется в его душевных глубинах.

Стремление найти оправдание взрослым порокам в дурном воспитании, полученном в детстве, характеризует героя как невротическую личность. «‹…› Вряд ли найдется невротик, который не любил бы фиксироваться на бедах прошлого и купаться в самособолезнованиях. Очень часто его невроз состоит в возвращении назад и в постоянном самооправдании на основании прошлого».[542] Одновременно подобные представления являются и распространенным предрассудком обыденного сознания. Недаром версию Печорина по-своему истолковывает Максим Максимыч: «Только Григорий Александрович, несмотря на зной и усталость, не хотел воротиться без добычи; видно, в детстве был маменькой избалован…»[543]