М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество

В последний приезд Лермонтова я не узнавал его. Я был с ним очень дружен в 1839 году. Теперь Лермонтов был как будто чем-то занят и со мной холоден. Я это приписывал Монго Столыпину, у которого мы видались. Лермонтов что-то имел со Столыпиным и вообще чувствовал себя неловко в родственной компании. Не помню, жил ли он у братьев Столыпиных или нет, но мы там еженощно видались. У меня осталось в памяти, как однажды он сказал мне: «Скучно здесь, поедем освежиться к Карамзиным». У Карамзиных большей частью собирался тот же кружок развитых интеллигентных людей и блестящих светских барынь, среди которых мы видели Лермонтова еще в 1840 году. Здесь в дружеском кругу Лермонтов более мог быть самим собой и отдыхать в беседе, то серьезной, то игривой и непринужденной. Он был особенно дружен с Софьей Николаевной Карамзиной, тоща как братья ее, Андрей и Владимир Николаевичи, были близки: первый с графиней Ростопчиной, второй с А.О. Смирновой. Всем им поэт посвятил стихотворения, обессмертившие имена их. Три месяца, проведенных тогда поэтом в столице, были, как полагает графиня Ростопчина, «самые счастливые и самые блестящие в его жизни... Он утром сочинял какие-нибудь прелестные стихи и приходил к нам читать их вечером. Веселое расположение духа проснулось в нем опять, в этой дружеской обстановке, он придумывал какую-нибудь шутку или шалость, и мы проводили целые часы в веселом смехе».

Люблю я разговоры ваши,

И «ха-ха-ха»! и «хи-хи-хи»! —

повторял сам Лермонтов. Однажды он объявил, что прочитает новый роман под заглавием «Штос», причем уверял, что ему для прочтения его понадобится по крайней мере четыре часа. Он потребовал, чтобы собрались вечером рано и никого из посторонних не пускали. Все желания были исполнены, и избранники сошлись числом около тридцати. Наконец Лермонтов входит с огромной тетрадью. Принесли лампу, двери заперли, началось чтение. Спустя четверть часа все было кончено. Оказалось, что написано было несколько страниц и остальное в тетради — белая бумага. Сюда же Михаил Юрьевич принес однажды стихотворение свое «Волшебные звуки»:

Есть речи — значенье

Темно иль ничтожно...

Он пересказывал, как год назад привез первый набросок к Краевскому и как тот уличил его в незнании грамматики:

Из пламя и света

Рожденное слово,

вместо пламени. «Я тогда, — заметил Лермонтов, — никак не мог изменить стиха. Думал, думал, да и бросил, даже изорвать собирался, а Краевский напечатал, и напрасно: никогда торопиться с печатаньем не следует. Вот теперь я дело исправил». Поднялся спор: кто был за первую, кто за вторую редакцию.

На Святой неделе Лермонтов написал «Последнее новоселье», тоже читавшееся у Карамзиных.

Графиня Ростопчина в стихотворении, посвященном памяти Лермонтова, так рисует его отношение к кружку:

...Но лишь для нас, лишь в тесном круге нашем

Самим собой, веселым, остроумным,

Мечтательным и искренним он был,

Лишь нам одним он речью, чувства полной,

Передавал всю бешеную повесть

Младых годов, ряд пестрых приключений

Бывалых дней, и зреющие думы

Текущие поры... Но лишь меж нас, —

На ужинах заветных, при заре,

(В приюте том, где лишь немногим рад

Разборчиво-приветливый хозяин) —

Он отдыхал в беседе непритворной,

Он находил свободу и простор,

И кров как будто свой, и быт семейный...

Ноябрь, 1841 года

Любовь, которую поэт встречал в тесном кругу избранных людей, к нему совсем не питали уже известные нам официальные сферы, и надежды его на получение отставки не осуществлялись. Бабушка наконец, кажется, согласилась на то, чтобы Мишель бросил службу, но Бенкендорф не желал выпускать молодого человека из службы. Он был опальный, он нес наказание, да к тому же с 1840 года граф ненавидел поэта, так что хлопоты о последнем отпуске в столицу на свидание с бабушкой (собственно хлопоты были о выходе в отставку) шли не через Бенкендорфа, прежнего ходатая за молодого человека, а через военного министра и дежурного генерала Клейнмихеля. Еще 28 июля 1840 года Лермонтов писал бабушке:

То, что вы мне пишите о словах графа К(Клейнмихеля), я полагаю, еще не значит, что мне откажут отставку, если и подам; он только просто не советует, а чего мне здесь еще ждать? Вы бы хорошенько спросили, — только выпустят ли, если я подам?