М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество

Однако и это влияние Лермонтов скоро пережил и понял, что он — не Байрон, а «другой, еще неведомый, избранник», и избранник с русскою душой. Любопытно, что Лермонтов среди увлечения Байроном инстинктивно чувствует необходимость найти противовес влиянию чужеземного писателя и ищет его в родной литературе.

Родная литература наша тогда еще мало могла дать ему. Образцовые наши поэты бледнели от сравнения с иностранными, так что около того времени Белинский мог говорить о несуществовании русской литературы. Лермонтов в тех тетрадях, в которых занят Байроном, как бы с отчаянием восклицает: «Наша литература так бедна, что я из нее ничего не могу заимствовать. В пятнадцать же лет ум не так быстро принимает впечатления, как в детстве, но тогда я почти ничего не читал. Однако же если захочу вдаться в народную поэзию, то верно нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях» С этими песнями знакомил Михаила Юрьевича учитель русской словесности семинарист Орлов. Он давал уроки Аркадию Столыпину, сыну владетельницы Середникова Екатерины Апраксеевны. Орлов имел слабость придерживаться чарочки. Его держали в черном теле и не любили, чтобы дети вне уроков были в его обществе. Лермонтов, который был на несколько лет старше своего родственника, беседовал с семинаристом, и этот «поправлял ему ошибки и объяснял ему правила русской версификации, в которой молодой поэт был слаб». Часто беседы оканчивались спорами. Миша никак, конечно, не мог увлечься красотами поэтических произведений, которыми угощал его Орлов из запаса своей семинарской мудрости, но охотно слушал он народные песни, с которыми тот знакомил его.

В рано созревшим уме Миши было, однако, много детского: будучи в старших классах университетского пансиона и много и серьезно читая, он в то же время находил забаву в том, чтобы клеить с Аркадием из папки латы и, вооружась самодельными мечами и копьями, ходить с ним в глухие места воевать с воображаемыми духами. Особенно привлекали их воображение развалины старой бани, кладбище и так называемый «Чертов мост». Товарищем ночных посещений кладбищ, или уединенного, страх возбуждающего, места, бывал некто Лаптев, сын семьи, жившей поблизости в имении своем. Описание такого ночного похода сохранилось тоже в черновой тетради:

«Середниково. В Мыльне. — Ночью, когда мы ходили попа пугать», — гласит заглавие стихотворения.

Тут же рядом с этими стихотворениями, описывающими ребяческое похождение юноши, жаждущего фантастических, возбуждающих нервы впечатлений, мы находим следы серьезной мысли и серьезного чтения. Так, Лермонтов, читая «Новую Элоизу» Руссо, делает по поводу ее критические заметки и сравнения с «Вертером» Гете.

Итак, и Байрон, и Руссо, и Гете занимали ум юноши в то время, как фантазия прибегала к самым странным средствам для удовлетворения жажды сильных ощущений.

Тревога душевная и романтическое настроение искали себе выхода в сердечной привязанности. Мы видели, как рано начал Лермонтов жить сердцем. Еще неясный для него язык страстей встревожил десятилетнего мальчика. Ранняя чувствительность, сентиментализм эпохи, прирожденная чуткость души и образы разных героев и героинь из прочитанного — все это волновало воображение. К тому же окружал его преимущественно женский мир. Жажду любви мальчик переносил с одного предмета на другой, увлекаясь то в ту, то в другую сторону. Услужливое живое воображение рисовало ему в разном свете встречаемые им типы девушек, и самому юноше трудно было отдать себе отчет в волновавших чувствах, уразуметь, что было более истинным, что преходящим, минутным увлечением.