М. П. Одинцов

мотор. Когда же машина выведена из строя, ее нередко обрушивают на врага всей оставшейся мощью.

Никогда не забуду разговор с сержантом — пулеметчиком [92] со станкового «максима». В воздушные

стрелки я его все же сагитировал, но аргументы он мне предъявлял убедительные. Откровенно высказал:

«Вы, лейтенант, пряниками нас не заманивайте — спите на постели, обедаете за столом на скатерти...

Видим мы ваш «рай», насмотрелись мы на ваши бои. Летаете на виду, спускаетесь низко. Кругом голые, спрятаться негде. Пехотинец, если ранят, с нейтралки и то может на животе уползти, а летчикам либо

падать у противника, либо быть расстрелянным в воздухе. К раненому санитар не появится со своими

премудростями, и медсестра в небе не поможет, мертвому глаза никто не прикроет и плащ-накидкой

остывающее тело не накроет...»

Прав был, конечно, сержант. Не знал он еще и о том, что штурмовик живет под страхом постоянного

строжайшего предупреждения: «Смотри же, чтобы своих не зацепить». Легко это сказать. А если боевые

порядки смешались и бой идет? Если молодые летчики от зениток шарахнутся и не туда отбомбятся? Как

цели опознать? Ведь они не мишени на полигоне, белой известью по краям обведенные. Как отличишь

коробки танков, тягачи, самоходки? Немецкие тупорылые, с высокими бортами грузовики быстро

научились отличать от своих трехтонок и полуторок. А как отличишь лошадей?

Или такое. Даже мысленно представляя картину местности, помня и замечая характерные ориентиры, летчик не всегда знает свое местонахождение. Ориентиры при большой скорости и малой высоте

изменяют свой вид порой до неузнаваемости. И времена года играют роль. Зимой стираются

запорошенные снегом дороги, речки, овраги. Весной, в период разлива, изученная местность кажется

незнакомой. В осеннее время однообразие красок сглаживает рельеф. Летом стекла кабины мутнеют из-

за попадания [93] на них насекомых. Цели к тому же еще и маскируются. И полет на бреющем настолько

стремителен, что неопытному глазу трудно что-либо разглядеть на земле.

А ведь за малейшие ошибки, неподготовленность приходится расплачиваться человеческими жизнями.

Ко всему можно привыкнуть, но к таким переделкам... И все же привыкали, воевали, выживали.

Летом 1943 года в наш полк пришел молодой летчик младший лейтенант Николай Пургин. Через

огненные завесы врага, тяжелые воздушные бои прошел он до победного мая 1945 года. Закончил войну

в небе над Берлином и Прагой. Девять раз фашистские снаряды прерывали его полет, тяжело ранили

самолет. Летчик садился на вынужденную, падал с самолетом на нейтральную полосу, прыгал с

парашютом, на ходу залечивал раны и каждый раз возвращался в боевой строй. В боях возмужал и окреп

юноша, превратился в грозного воздушного бойца, сделал сотни боевых вылетов. В конце войны

старший лейтенант Пургин стал коммунистом, Героем Советского Союза. И сегодня кандидат военных

наук, заслуженный военный летчик СССР, генерал-майор авиации Николай Иванович Пургин — в

боевом строю защитников неба. Что помогает ему в жизни? Мастерство!

Так считает Михаил Одинцов. Будучи комэском, помощником командира полка, он всегда подчеркнуто

сурово проводил в жизнь строгую линию — штурмовику учиться воевать надо постоянно, пока есть хоть

малейшая возможность, не щадя себя, ибо в бою с врагом репетиций не бывает, чтобы можно было

предварительно проиграть тот или иной вариант, выбрав лучший. Одинцов постоянно старался находить

сам и учить летчиков чему-то новому, необычному, неожиданному для противника в построении боевого

[94] порядка, тактических приемах и маневрировании, предполагая всегда при этом здравый, смелый и

точный расчет, решительность в действиях, внезапность. И добивался четкого выполнения его команды:

«Делай, как я». Умей штурмовать, как я, умей стрелять, думать в бою, как я. И наконец, если придет твой

последний час, умей встретить его, как я. Высоту и скорость он чувствовал всем своим существом, а не

только приборами.

И ему, естественно, стали все чаще и чаще «цеплять на хвост» молодых, необстрелянных летчиков. А

они иногда были не только необстрелянные, но и недоученные, потому что выпускались по ускоренной

программе военного времени. И недокормленные после скудноватой тыловой нормы. И он требовал, чтобы они сначала приобрели соответствующую физическую форму, потом доучивал, скрупулезно

проверяя технику пилотирования, доводил, так сказать, до кондиции, до нормы. Только после всего этого

брал с собой для боевого крещения.

Беспокойства с ними всегда было много. Тревога за молодежь постоянно бередила душу. Один летит, стараясь держаться в строю, а другой почему-то все время дергается: то провалится, то «вспухнет» над

строем. Нужен глаз да глаз. Почти не остается времени, чтобы взглянуть на приборную доску, заметить

разрывы зенитных снарядов или приближение «мессеров». Постоянно мозг сверлит мысль: если

ведущего вдруг собьют, а все ведомые — молодые летчики, что тогда? Случалось ведь и такое на войне.

...Приближалась середина третьего лета войны. Предстояли еще многие тяжелые сражения. А список