Читаем М. П. Одинцов полностью

Только вот думы, горькие, как полынь, не давали покоя, когда пытался осмыслить, восстанавливал в

памяти бои первых дней войны. [14]

Если его спрашивали, каких результатов добился во время своих боевых вылетов, зло отвечал: «Плохо

летал, коль побить себя позволил. Надо драться так, чтобы мы, а не нас сбивали».

Шло время, положение на фронте складывалось все тревожней. Почти каждое утро из репродукторов

доносилось: «После ожесточенных боев наши войска оставили...» Из харьковского госпиталя успели

вывезти только тяжелораненых, а остальные с приближением фашистских войск уходили как могли.

Одинцов — в госпитальном халате, накинутом на нательное белье, с подпоркой на одну ногу. Потом кое-

как приоделся и двигался на Восток то на случайных подводах с беженцами, то на попутках-машинах с

красноармейцами. И снова грустные думы. Нет, в победе он не сомневался. Уверен был, что выстоим и

победим, но понимал, какой ценой это достанется.

...Косяки «хейнкелей» и «юнкерсов» то и дело проплывали в небе огромными клиньями. Нахально над

дорогами низко проносились парами юркие «мессершмитты», обстреливая все живое. За тонкий

фюзеляж их звали наши бойцы «худыми». Как ястребы набрасывались на наши отступающие колонны

пикирующие бомбардировщики Ю-87 с неубирающимися шасси в обтекателях, за что их с первых дней

войны называли «лапотниками».

Ночами на Восток шли армады вражеских бомбардировщиков. Их опознавали по специфическому,

вибрирующему гулу двигателей — «везу-везу». В печенках у всех сидел ближний разведчик-

корректировщик «Фокке-Вульф-189». Он не бомбил и не обстреливал, а кружил над отходящими, высматривал, вынюхивал и тут же передавал по радио координаты целей своей артиллерии или авиации.

Он был необычной формы: два широко поставленных фюзеляжа, посредине — остекленная кабина

яйцевидной формы. [15]

Наши пехотинцы называли его «рамой», «каракатицей», «фокой», а за въедливость еще и «занудой».

Сколько раз с тоской в душе, глядя на эту картину, Одинцов думал, сжимая в ярости кулаки: вот бы

рвануться им сейчас наперерез на краснозвездном истребителе, чтобы этому воронью наше небо с

овчинку показалось!

Обидно было, что вот так беспощадно, безжалостно отнеслась война к нему с первых дней. Уцелел.

Чудом жив остался. Но томительно, нудно потянулись госпитальные дни, недели, месяцы. А за спиной, за березовыми и сосновыми перелесками, — Москва, куда рвались гитлеровцы. Тяжело было на душе в

то время.

Врачи уже давно заготовили бумаги на списание с летной работы, а он уходил в прачечную, распаривал

поврежденную руку, растягивал ее. Кричал от боли, а тянул.

— Не надо, миленький, — упрашивали его женщины-прачки.

— Надо! — отвечал сквозь слезы. И тренировал до темноты в глазах.

Он мысли не мог допустить, что с фашистами рассчитаются без него. Медицинская комиссия, однако, решила по-своему. Объявляя ее заключение, начальник госпиталя сказал:

— Хватит еще войны и на вашу долю, молодой человек. Большой пожар разгорелся. Так что

отправляйтесь пока в отпуск, положен он вам на излечение. Куда бы хотели поехать?

Не обрадовало его это решение, но, видно, судьба, до срока от ран невозможно уйти. А что касается куда

поехать, то ответил сразу:

— Куда же? Конечно, на родину. На Урал. Дома, как говорится, и стены лечат — помогают... [16]

Силу взлету земля дает

Долго отстукивали свои километры вагоны с ранеными. Усердно дымил паровоз, а перегруженной

дороге, казалось, не будет конца. Одинцов счет потерял заторам, остановкам и стоянкам на станциях и

разъездах, а то и в чистом иоле. Составы, составы, составы...

Эшелоны, тянувшиеся на Восток с эвакуированными жителями прифронтовых городов и сел, со

станками и оборудованием заводов и фабрик, с исковерканными в боях танками, орудиями, самолетами

уступали дорогу встречному потоку.

К месту боев, на Запад, к фронту, спешили полнокровные полки. Бойцы ехали в новых полушубках, добротных шинелях, ушанках, варежках, в неразношенных валенках Попадались целые роты,

вооруженные автоматами. У бронебойщиков — противотанковые ружья. Они тогда еще были в

диковинку. На платформах, под брезентом и открыто, горбилась всевозможная боевая техника. С

паровозов, из верхних люков теплушек смотрели стволы крупнокалиберных пулеметов, готовых к

стрельбе по самолетам противника. От вагона к вагону тянулись телефонные провода.

В Кунгуре, где меняли паровоз, запомнился один из осмотрщиков, лазавших под брюхами теплушек и

платформ. Курносый, чумазый, он вынырнул с молотком из-под вагона, угостился у солдат махрой, задымил. Огляделся и, озорно подмигнув, сказал:

— Теперь немцу несдобровать, на свою погибель пришел на нашу землю, изверг. Вон силища какая прет!

Поддадим фашистам пару-жару!

Одинцов, грустно улыбнувшись, согласно кивнул. К горлу подкатился комок: на огромном фронте идет

великая, жестокая битва, сжимается тугая пружина [17] наступления, чтобы со страшной силой ударить

по гитлеровцам, все туда, а я — в тыл.

Чем ближе подъезжал к дому, тем сильнее охватывало его это чувство. Часами, сидя у окна, думал, наблюдал, сравнивал.

Перейти на страницу:

Все книги серии Наши земляки

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Савва Морозов
Савва Морозов

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

Анна Ильинична Федорец , Максим Горький

Биографии и Мемуары / История / Русская классическая проза / Образование и наука / Документальное