М.В. Лентовский

– Москвичу-то! Господи! Москвичу! Без соломы перед домом помереть!

И призрак старого Николая Ильича Огарева, в старомодных санях с высокой спиной, на паре старых гнедых, уехал из Москвы.

Появился на смену Власовский.[157]

Тот, ходынский господин Власовский…

Он был раньше полицеймейстером в Варшаве.

Его кучер хотел обогнать экипаж графа Потоцкого и повелительно крикнул, – полицеймейстерский кучер в покоренном городе!

– Свороти!

Но кучер графа Потоцкого ехал как следует, по правилам, и не свернул.

– Обгони!

Кучер Власовского обогнал и хлестнул лошадей графа.

Лошади кинулись в сторону. Понесли. Едва не кончилось несчастьем.

Граф Потоцкий[158] отправился к варшавскому генерал-губернатору:

– Я считаю, что это мне нанесено оскорбление!

«Летигиум пильновать» с графом Потоцким не совсем удобно[159]. Знать из знати. Пойдут толки:

– Самого Потоцкого оскорбил!

Генерал-губернатор немедленно потребовал к себе Власовского:

– Да вы с ума сошли?!. Да вы знаете, кто такой Потоцкий?!. Что такое Потоцкий?!. Вы хотите восстановить против нас всю польскую знать?! Чтобы до Петербурга дошло?!. Чтобы нам за «бестактность» нагоняй получить?!. Немедленно поезжайте к Потоцкому с извинением! В полной парадной форме!

Власовский явился. Потоцкий принял очень любезно.

– Я приехал извиниться. Мой кучер…

– О, Боже мой! Такие пустяки! Стоит говорить! Пожалуйста, садитесь. Но Власовскому, – в особенности если приняли любезно, – надо же «свое достоинство поддержать».

– Хотя, собственно, я хотел вам сказать, граф…

– Пожалуйста. Говорите.

– Я своего кучера не виню. Ваша прислуга очень недисциплинирована.

– Вы думаете?

Граф Потоцкий позвонил.

– Да! Очень, очень недисциплинирована.

На пороге выросли два «гайдука».[160]

– Нет! Моя прислуга очень послушна и дисциплинирована. Я вам это сейчас – покажу.

И граф Потоцкий приказал:

– Выведите этого господина!

Взяли под руки и вывели. Власовский к генерал-губернатору.

Но от генерал-губернатора он услышал такие слова:

– Вас извиняться послали! А вы…

Потом он был полицеймейстером в Риге. И «русифицировал город».

Приехав в Москву, он явился в театр Парадиза и увидал на дверях партера, рядом с русскими, надпись по-немецки..

– Что это?!. Театр закрою! Зачем тут немецкие надписи?!. Снять!

Он хотел «русифицировать Москву»…

Москва стала на себя не похожа. «Прежней Москвы» не было.

Застучали топоры по развесистым старым тополям и липам «Эрмитажа». Со стоном рушились кудрявые «старожилы», видевшие так много веселья, так много блеска, так много чудес.

Роскошный «Эрмитаж» распланировывался под будничные улицы, под мещанские дома.

И не одни деревья «Эрмитажа» рушились. Рушилась вся старая Москва.

Один, больной, совсем седой, осунувшийся, с опухшими ногами, сидел у себя Лентовский.

И никто ему не помог.

И некому было уж помочь.

И он, казалось, умирал.

И он, казалось:

– Уж умер.

XVII

Как вдруг слух прошел по всей Москве:

– Слышали? Лентовский! Опять!

– Да и «Эрмитажа» нет!

– Новый создает!

– Маг!

– Волшебник!

На углу Садовой и Тверской, у Старых Триумфальных ворот, было пустопорожнее, залитое асфальтом, место, на котором только что прогорела электрическая выставка.

Хотели уж устроить на нем дровяной двор.

Как вдруг Лентовский объявил:

– Зачем дровяной двор? Тут можно устроить великолепный сад!

– На асфальте?

– А что ж!

Нужна была действительно творческая фантазия, чтоб видеть на этом голом месте великолепный сад.

Прежде чем создать сад, надо было создать под ним землю!

И закипела работа.

Ломали асфальт, выламывали под ним кирпич, рыли колоссальные ямы. Возили откуда-то земли. Привозили из окрестностей Москвы и сажали с корнями выкорчеванные столетние деревья.

И через каких-нибудь две недели асфальтовая площадь превратилась в «старый» тенистый сад, полный аромата.

Шумели развесистые вековые деревья, и огромными пестрыми благоухающими коврами раскинулись под ними грандиозные клумбы цветов.

Длинный безобразный каменный сарай превратился в изящный нарядный театр.

Вырвавшись на свободу, фантазия Лентовского не знала удержу.

– Зеркало во всю стену!.. Это для публики, заплатившей только за вход. Не стоять же ей на ногах! Для нее сзади платных мест будет великолепный бархатный пуф, кресла. Она будет слушать оперу, рассевшись как ей угодно. Слегка наклоненное зеркало будет отражать сцену. Не стоять же на цыпочках, смотреть через голову! Она будет видеть сцену в зеркале.

Репетиция освещения вызвала гром аплодисментов среди артистов.

Никогда ничего подобного не было видано ни в одном русском театре.

Сцена представляла пейзаж.

И Лентовский разыграл на нем всю симфонию смены света и теней, дал всю поэзию суток.

Лунная ночь, предрассветные сумерки, вся гамма рождающегося, разгорающегося, торжествующего рассвета, знойный день и все золото, весь пурпур, умирающий свет и блеск заката и безлунная, только дрожащим сиянием звезд и трепетом далеких зарниц освещенная ночь.

Перед нами снова был «маг и волшебник».

На его клич снова слетелись и окружили его художники. Талантливая молодежь, – среди них выдвинувшийся тогда г. Бауэр.