Мачеха для Золушки

Он вышел из дома раздетый, с радостью вдохнул в себя морозец, набрал снега в руки и растер лицо. В небе, похожем на прозрачное голубое стекло, мерцали подсвеченные солнцем еле заметные комочки голубей – высоко! Виктор Лушко любил только высоколетных гонных голубей, а всяких там декоративных, мохнатых, которые сидели сиднем в голубятне и никогда не летали, не уважал. Еще, конечно, он любил кингов и штрассеров, причем этих любил очень, и в буквальном смысле – предпочитал их мясо куриному и индюшачьему. Елисею об этом знать было не обязательно, как и о месте, где этих голубей разводят в достаточном количестве, поэтому его садовник никогда не посещал голубятню Абакара.

От разглядывания голубей в небе Лушко отвлек звук мотора. Подъехало такси. Шофер вышел, открыл заднюю дверцу и стал что-то вытаскивать. Виктор Филимонович несколько опешил, когда на снегу оказалась сумка на колесиках в красно-черную клетку – точь-в-точь, как сегодня рано утром у тетки на перекрестке в Москве. Потом шофер помог выйти… старушке, укутанной поверх затертой меховой шапки в платок.

– Оплати! – крикнула ему старушка и добавила, тыча в снег тросточкой: – Раз уж на звонки не отвечаешь.

Филимон подошел и заплатил. Удивившись сумме, он поинтересовался у шофера:

– Это в оба конца?

– Конечно, в оба. Кто к вам сюда поедет в один конец? Еще хорошо – дорогу расчистили, а вообще мы зимой в такую даль не ездим.

– А если в оба, то подожди, пока я узнаю, что и зачем. Может, пригодишься.

И пошел узнавать.

– Узнали меня, Виктор Филимонович? – спросила старушка, задрав голову вверх, что было непросто – старый пуховый платок, перекрещенный на груди, завязывался сзади узлом и мешал подобным маневрам.

Осмотрев внимательно морщинистое лицо с длинным, загнутым крючком носом, Виктор Филимонович не ответил, а стал думать. Ничего в голову не приходило, тогда он сознался:

– Нет, уважаемая, не узнал. Кто будете?

– Я Зойкина мать, – ответила старушка и успела добавить до того, как глаза Виктора Филимоновича чуть не вылезли из орбит: – В смысле – я крестная мать. Вспомнил?

– Не-е-ет, – протянул Виктор Лушко.

– А вот с того все и случается, – старушка сердито ткнула тростью в снег. – От непамятства нашего! Небось и крестик мой не дал ей носить? Говори, паскудный!

– Послушайте, милейшая…

– Я тебе не милейшая! Ишь, рожу наел, а жену в дом не удосужился привести. Уж хоть бы мачеха, да все бы за детками приглядывала!

В этот момент Виктор Филимонович отчетливо вспомнил крестик. Маленький, серебряный, на тонкой веревочке. И церковь вспомнил, и купель, и что Зойка от обливания не заплакала, как другие дети перед ней, а только всхлипнула, будто задохнулась, а потом заулыбалась.

– Вы – Зойкина крестная? – спросил он, силясь вспомнить имя женщины, которая шла в церкви вместе с ними за батюшкой.

– Крест хоть не выкинул? – устала кричать старушка.

– Не выкинул. Лежит… где-то.

– Лежит он у него где-то! – завелась старушка по новой. – Небось золота на девочку навесил, а про крестик спасительный забыл?! Врача хоть вызвал или сам откачивал?

После этих слов старушка размахнулась и ударила Виктора Филимоновича тростью по лбу. Тот не пошевелился, только рот открыл.

Открыли рты и стоящие у окна Иринка с Маринкой, и Дездемона вместе с ними. Зоя Лушко в этот момент тоже смотрела в окно каминной комнаты. Она… улыбнулась.

– Веди к Зойке, – приказала старушка, не дождавшись никакой реакции на ее агрессию.

– Она вас наверняка не помнит. Для начала отдохните с дороги, переоденьтесь… – Он покосился на клетчатую сумку.

– Веди, паскудный, покуда она не нашла веревку или проглотить чего!

Такого Виктор Филимонович не ожидал. Он был уверен, что нормальному человеку в голову не придет повторить попытку самоубийства, если ему показать в натуре, как это делают правильные японцы. Виктор Филимонович растерялся.

– Где ты похоронил свою Надежду? – спросила старушка.

Фраза, способная ввести в задумчивость любого философа. Особенно если в этот момент философ вспоминает, куда он дел докторский саквояж после оказания первой помощи дочери – там вполне достаточно транквилизаторов, чтобы… Но Виктор Филимонович через полминуты вспомнил, что Надежда – имя Зойкиной матери, и честно показал рукой, где хранится ее прах.

– Ты похоронил ее прямо в огороде? – ужаснулась старушка, разглядев беседку вдали. – И креста на могилку не поставил?

– Там ее прах. Урна с прахом.

После этих слов трость старухи еще раз ударила Филимона по голове.

– Нехристь поганый! Кто тебе позволил ее жечь, как последнюю индуску?!