Мадам

— Роман Жеромского изучают в десятом классе, а не в одиннадцатом. Представь себе, что я, хотя и преподаю вам естествознание, но настолько-то знаю программу по литературе. Что-то поздновато ты взялся за чтение Жеромского. Это во-первых. А во-вторых, если уж ты такой добросовестный и прилежный, что восполняешь прежние пробелы по литературе на уроке, предназначенном для изучения биологии, то будь добр нам объяснить, почему страницы разрезаны только здесь, посередине, а остальные нетронуты. Вот, пожалуйста… — Она подняла вверху книгу, открытую на засаленных страницах. — Только здесь, на этих охах и вздохах…

Класс разразился смехом, а меня аж перекорежило от злости.

— Это не моя книга, — выпалил я, пытаясь спастись, что лишь ухудшило ситуацию.

— Не твоя? — прикинулась удивленной Змея. — В таком случае, чья же?

— Не знаю, — буркнул я раздраженно. — Она просто лежала.

— Лежала… — кивнула она с притворным сочувствием. — И ты взял ее и начал читать с середины…

— Книга именно так и открылась.

— Открылась! — биологичка не отступала ни на шаг. — Мало того что у тебя вкус, как у пансионерки, ты еще и заврался. Пытаешься скрыть свои пристрастия. Может быть, ты мне еще скажешь, что хотел лишь взглянуть на то, что другим так нравится?..

Так оно и было! Точно так! Но как я мог это доказать? Кто бы мне на слово поверил? Я вынужден был занять вторую линию обороны. Как бы окончательно потеряв самообладание, я воскликнул еще более резким тоном:

— Чего же, собственно, вы, пани учительница, от меня хотите? Чтобы я на уроке стал разрезать страницы книги с самого начала? На такое, простите, я не способен.

Это был неплохой маневр. Но именно поэтому Змея разозлилась еще больше.

— Ну, хорошо, — сухо сказала она. — Допустим. В таком случае, назови нам тему сегодняшнего урока.

— Кролик… Анатомия кролика… — начал я тянуть время, уже заметив развешанные на доске картинки с изображением этого млекопитающего с раскрытой брюшной полостью, где переплетались разноцветные внутренности.

— Великолепно! Превосходно! — воскликнула она поощрительным тоном, но с явной иронией. — Но что конкретно? Какие функции? Внутренние системы? Какие органы?

— Размножения, — услышал я шепот подсказки, но решил, что это шутка, своеобразная провокация, чтобы класс еще мог повеселиться за мой счет.

— Не знаю, не расслышал, — от отчаяния мне пришлось сдаться.

— Вот именно, так я и знала, — констатировала Змея с притворной грустью. — Надеюсь, ты понимаешь, что я вынуждена поставить тебе двойку, — она размашисто вписала отметку в мой дневник. — А теперь будь любезен запомнить, что мы изучаем сегодня половую жизнь кролика. Тема как раз для тебя. Странно, что ты ее не расслышал. Во всяком случае, к следующему уроку ты должен будешь хорошенько подготовить этот материал и красиво изложить его, так, чтобы ни у кого не возникли сомнения, что ты разбираешься в таких вещах.

Ее слова причиняли боль, а перспективы пугали. Однако самым ужасным было другое, о чем Змея даже не подозревала, когда безжалостно издевалась надо мной перед всем классом. Ведь складывалось неверное представление, будто и я тайком читаю пресловутый отрывок из романа. А этому существовало только одно-единственное объяснение: Мадам Директриса и мне разбила сердце.

Глава вторая В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО [20]

Последствий рокового разоблачения долго ждать не пришлось. Едва я, совершенно измученный Змеей, сел за парту, началось перешептывание, а с соседних парт на меня стали украдкой поглядывать. Сомнений не оставалось — мне перемывали косточки, злорадствовали над моим падением, искали малодушное утешение в том, что и я разделил мученическую судьбу обожателей Снежной Королевы.

Выдержать такое было просто невозможно.

Как обычно в трудные моменты жизни, я после уроков отправился в ближайший парк (будто в насмешку он назывался парком Жеромского), чтобы в тишине разобраться в сложившейся ситуации и попытаться найти какой-нибудь выход. Я сел в сторонке на лавочку и приступил к аналитической работе.

Высмеяли меня из-за собственного ротозейства. Но все же я должен был признаться самому себе, что Madame la Directrice заморочила мне голову и я, хотя все время лицемерно отрицал это, тоже поддался губительному экстазу.

Однако сейчас акт самопознания не принес желанного облегчения. Наоборот, он столько растревожил рану и швырнул меня в адскую бездну. Мало того, что я должен был терпеть типичные в таком состоянии муки, но еще и жить с ощущением моего ужасающего падения, подвергаясь оскорбительному сравнению с другими жертвами болезни. Именно здесь кончилась моя выдержка и мое терпение. И это мобилизовывало на поиски спасительного лекарства.

«Нет, так жить нельзя, — думал я, глядя на деревья, меняющие свои краски в октябрьском солнце. — Необходимо срочно что-то предпринять. Если я не приму меры для собственной обороны, то скоро опущусь на самое дно. Превращусь в одного из тех жалких шутов, готовых любой ценой, даже самых подлых унижений, заслужить хотя бы тень благосклонности».