Мадам

— А вот и эксперт, — полушутливо отреагировал на его появление пан Константы. — Пан доктор. Или Ежик. Познакомьтесь, господа.

Ежик подошел ко мне и, пристально глядя в глаза, крепко пожал руку.

— Привет, — звонким голосом сказал он, заметно грассируя.

— Очень приятно. Добрый вечер, — ответил я рукопожатием. У него была тонкая кисть с длинными, цепкими пальцами.

«Так вот как он выглядит», — я искал у него черты сходства с паном Константы и не мог найти. Рафинированный панич? Избалованный денди? Пресытившийся истерик? Каким он был десять лет назад, когда учился с Мадам?

— Сюда, может быть, — распорядился пан Константы, повернув направо, откуда только что вышел Ежик.

Высокие окна, выходящие в этой комнате во двор, были уже закрыты шторами. Внутри царил полумрак, слегка подсвеченный желтоватым слабым светом от двух бра, подвешенных на стене над двумя креслами, между которыми стоял столик на низких изогнутых ножках.

— Садись, — пан Константы чуть заметным кивком головы указал мне на правое кресло, после чего сам расположился в левом, в то время как Ежик, не говоря ни слова, отправился на кухню. — Как родители? В порядке? — он закинул ногу на ногу, открыв носки темного маренго, плотно облегающие икры.

— Спасибо, все хорошо, — сказал я, вежливо кивнув, и слегка улыбнулся, показав этим, что я понял его учтивый вопрос, как, в частности, обещание не забывать мою просьбу о конфиденциальности.

— Ежик уже обо всем знает, — заметил пан Константы, — но не беспокойся, я ему никаких наставлений не давал, оставаясь совершенно беспристрастным и лояльным посредником. Я просто объяснил ему, что ты заканчиваешь школу и хочешь с ним посоветоваться.

— Благодарю вас за ваше участие, — я снова кивнул головой. — А вы напомнили ему, может, по случаю, что я охотно послушал бы какую-нибудь историю из прошлого, связанную с периодом его учебы в университете?

— Нет, об этом я с ним не говорил.

«Плохо», — я сжал зубы и сказал с легким сожалением:

— Г-м-м… жаль. Это важно для меня. — И рассчитывая, что, пока Ежик вернется из кухни, успею еще что-нибудь придумать, я начал примерно следующим образом развивать интересующую меня тему: — Вы меня знаете не один год и, надеюсь, понимаете, какое значение имеют для меня традиции; как важно для меня осмысление в качестве исходной точки того, что было раньше. Впрочем, именно вы, пан Константы, несете за это в некотором роде ответственность… — Я придал лицу выражение упрямства. — Кто, как не пан, пробудил во мне склонность… держать равнение на прошлое?

— Равнение на прошлое?

— Как бы это назвать иначе?.. — я смотрел на высокий потолок в поисках вдохновения. — Речь идет о необходимости всегда, когда ты что-то предпринимаешь, оглядываться на прошлое. Для того чтобы понять, кто ты и как выглядишь на его фоне. Где, в каком месте и в какое время выходить на сцену. Взлет тебя ждет или, наоборот, падение; «золотой век» или «сумерки богов»; «возрождение» или «упадок». Вспомните, пожалуйста, наши горные восхождения, когда пан рассказывал мне, как это раньше происходило и во что превратился современный туризм. Это был серьезный урок. Благодаря ему я понял, что живу в убогом времени, в загнивающем мире, и это избавило меня от иллюзий, но и от разочарований. Однако для всего существует свой масштаб. По сравнению с предвоенной эпохой, со временем перед катаклизмом Второй мировой войны мы, особенно в нашей стране, живем в период упадка, регресса и вырождения, мы оказались на самом дне. Однако и дно не бывает плоским и ровным, а бугристым и изрезанным. Там и горы, и ущелья, коралловые рифы и черные «марианские впадины». Разве нет никакой разницы между сегодняшним днем и сталинской ночью? Нашей «малой стабилизацией» и «великими чистками» и преступлениями? И вот я обрел надежду, что, быть может, впервые у меня появился шанс подняться над прошлым, превзойти его. Пан Ежик, насколько я понимаю, начал учебу в университете в сущем аду: был пятьдесят третий год. Закат «культа личности». Террор, драконовское право, доносы, неусыпная слежка. И, немаловажная деталь, шантаж на бытовом уровне. Я слышал десятки историй, как людей ломали, копаясь в их личной жизни. Однако сегодня этого нет. Именно поэтому я хотел бы услышать какие-нибудь воспоминания, истории… и чем мрачнее, чем страшнее они будут, тем более для меня ценно. Потому что, как это ни парадоксально, подобные истории воодушевили бы меня: позволили поверить, что мне представился шанс стартовать с лучшей позиции, что «сегодня» возьмет наконец верх над «вчера». Такого рода ощущение нельзя переоценить!

— То, что ты говоришь, очень забавно… — сказал пан Константы после короткой паузы. — Однако я не вполне понимаю, что ты хотел бы услышать. Какие истории, какие воспоминания ты имеешь в виду?

«Боже, что за каторга! — мысленно застонал я. — Я неясно выражаюсь, что ли?»

— Ну, понимаете, пан… — бормотал я. — Такие, разные, об учебе… об однокашниках и однокашницах… об общих проблемах, о студенческой жизни…