Мадам

Ураганы нападают на берег, рычат и волнуются, зацепляясь за рифы, и находят прибежище в Чарлстоне. Это единственное, что не смогли приручить местные жители, единственный намек на дикую природу. Только во время разгула стихии хаос становится частью городской жизни. Бесчисленное количество ураганов оставило свои метки и разрушительные следы на лике Чарлстона. В 1989 году «Хьюго» презрел все условности и пронесся по Чарлстону, устремившись в глубь страны, к Шарлотт. С тех пор погода в сентябре и октябре кардинально изменялась, по крайней мере так заявляла моя мама, жалуясь мне в эти месяцы на погоду по телефону, без сомнения, скептически осматривая небо. Моя мама не может чувствовать себя счастливой, если не о чем волноваться.

Обо мне она тоже волнуется, это было и остается одним из ее любимых занятий. Ей не нравились мои оценки, мои мальчики, подолы моих юбок. Как только я переехала в Бостон, мама начала беспокоиться, нормально ли я питаюсь, ворчала, что я плохо отстирываю свои вещи и даю Соблазну и Сиддхартхе кошачьи консервы не той марки.

Не говоря уже о моей работе.

Мама встретила меня в аэропорту, энергичная и стремительная, как обычно. Я никогда не могла понять, как ей удается оставаться такой деятельной и активной, и уж тем более я не могла подражать ей.

– Машина припаркована вон там, где твой багаж, рада тебя видеть, не холодно?

Мы уселись перед огромным камином в гостиной в нашем доме на Саут-Бэттери. Я пила шардонне, а мама занималась, как она это называла, «наверстыванием упущенного». Насколько я поняла, это означало поделиться со мной всеми достойными внимания местными сплетнями за год.

– Ну, разумеется, когда она вышла за него, мы все знали, что это будет катастрофа, но она все равно рискнула. А у него не было имени, разве ты не понимаешь…

В Чарлстоне у одних имена, а у других Имена, и мама определенно имела в виду последнее. Все важные персоны – американцы английского происхождения, хотя никто никогда не употребляет этого словосочетания. Они просто Важные Персоны. И пока мама не вышла за папу, она носила одно из таких Имен.

Мама никогда не жалела о браке с папой, по крайней мере мне хотелось бы так думать. В столовой огромного дома, крышу которого мама теперь делит только с тенями и воспоминаниями, разместился своего рода папин алтарь: его портрет, нарисованный известным в Южной Каролине художником, медаль за участие во Второй мировой, беспорядочно расставленные на серванте фотографии в рамочках и первый подарок маме – подписанный экземпляр «Винни-Пуха».

Обычно я задерживаюсь около этого алтаря, дотрагиваюсь до воспоминаний, но они принадлежат матери, а не мне. Я помнила о папе совсем другое. Его колючие усы на моей щеке, когда он меня целовал, вечный запах трубочного табака и дверь, захлопнутая передо мной, пока я ждала в коридоре.

Кажется, у мамы имеются свои связи с верхушкой брахманов бостонского общества, и она очень расстраивается, что я не состою в их рядах. Я снова говорю о своей компании, она возражает и предлагает снова пойти подучиться, тогда я снова завожу старую песню о преданности своему делу.

– Может, ты думаешь, что обслуживать банкеты ниже моего достоинства? – задаю я провокационный вопрос.

Мама морщит свой миниатюрный носик.

– Никто не упрекает тебя в том, что ты обслуживаешь банкеты, – говорит она. Ее руки изящно двигаются, когда она крутит свою чашку. Фарфор настолько тонкий, что просвечивает в свете камина. – Вот это действительно было бы ниже твоего достоинства.

Так я поняла, что мама знает, что я вру насчет своей работы, но больше ничего выяснить не удалось, поскольку она не из тех людей, кто смело смотрит в лицо проблеме или начинает копаться в какой-то ситуации, которая ему кажется некомфортной и неприятной. Любую маленькую проблему можно сгладить улыбкой, а большую проще проигнорировать. Такой подход верой и правдой служил маме всю ее жизнь, и сейчас она не собиралась от него отказываться.

Тем не менее я разозлилась. Может, мне действительно хотелось стычки, кто знает? Моя подруга Тэмми, лесбиянка, как-то раз рассказала, что ее постигло жестокое разочарование, когда она приехала домой и рассказала родителям о своей сексуальной ориентации: «Я-то думала, что шокирую их, что они придут в ужас, отрекутся от меня, будут меня стыдиться. Но они приняли новость спокойно. И это было ужасное разочарование».

Наверное, я чувствовала то же самое. Я подзадоривала маму выпытать из меня, чем же я занимаюсь на самом деле, мне хотелось сопротивляться, не проявляя при этом ярко выраженной агрессии, вынудить ее пойти против своих желаний. Я даже сама не уверена, почему. Может, злость заставила меня понять, что мы в конечном счете с ней очень похожи?

Хочет ли какая-нибудь дочь быть копией своей матери?