Мадам де Шамбле

Затем мы вошли в комнату, где пылал огонь в камине. Грасьен зажег свечу и поставил ее на стол у окна.

— Зачем ты это делаешь? — спросил я.

— Я сообщаю госпоже, что вы приехали. О! Не волнуйтесь, она не заставит себя ждать.

В самом деле, десять минут спустя я услышал легкое шуршание платья на лестнице и в дверях появилась Эдмея.

Я заключил ее в объятия и повел к свету, чтобы лучше рассмотреть.

Никогда еще моя возлюбленная не выглядела столь цветущей и ослепительно красивой. Счастье вернуло ее щекам румянец, поблекший от печали, а глаза светились любовью, жившей в ее душе.

Все в ней казалось олицетворением вечной жизни.

Трудно было поверить, что смертельная угроза нависла над этой женщиной, которую переполняла жизнь.

Я не мог отвести от любимой глаз, и она спросила:

— Почему ты так смотришь на меня? Я промолчал и лишь покачал головой.

— Знаешь, — продолжала Эдмея, — граф уезжает послезавтра. Впрочем, с тех пор как у меня не осталось земли, которую можно продать по доверенности, я уже ничего для него не значу.

— Говори! — воскликнул я. — Ты не представляешь себе, до чего я хочу слушать твой голос.

— Охотно, ведь мне так много надо тебе сказать. Ты знаешь, где расположена оранжерея?

— По крайней мере, мне известно, куда подевалась часть ее растений.

И я указал на цветы, видневшиеся в оконном проеме.

— Выслушай меня, — сказала Эдмея, — и посуди сам, думала ли я о нас. Рядом с оранжереей находится маленький домик из двух комнат, построенный для садовника, которого у нас нет, и туда никто никогда не заходит. Я приказала, чтобы стены обеих комнат оклеили обоями твоего любимого гранатового цвета и обставили мебелью из старой комнаты нашего дома, которую мы с Зоей опустошили. Кроме того, мы украсили камины бархатом, валявшимся в шкафу, и расстелили на полу ковры. Уже четыре ночи подряд бедный Грасьен не смыкает глаз и работает с шести часов вечера до трех часов ночи. В дом можно войти через оранжерею; у него есть и выход на дорогу, что проходит вдоль ограды парка. Это уютное гнездышко невозможно отыскать. Ты будешь заходить туда со стороны дороги, а я стану приходить позже или ждать тебя там; мы даже не будем там под твоей крышей, хотя, впрочем, и она твоя. Ну как, неплохо придумано? Приятную и теплую зиму я тебе обещаю? Почему ты молчишь?

— Я слушаю тебя.

— Значит, ты не рад, не очарован, не восхищен? Ты даже не хочешь поблагодарить меня?

— Я преклоняюсь перед тобой.

— Видишь ли, там, в Курсёле, я была посрамлена: я убедилась, что ты любишь меня сильнее, чем я тебя. Ты любишь, как скупой, который боится потерять свое богатство, а я люблю, как скупой, который уверен в сохранности своего добра.

— Как я рад, что ты счастлива и ничего не боишься! — воскликнул я.

— Я счастлива благодаря тебе и уповаю на Бога. Любимый, чем больше я размышляю, тем скорее исчезают мои грустные мысли. Мне пришлось поверить в Провидение. Разве мы не встретились чудом? Каким образом ты сделал меня счастливой? По какой причине мне была уготована столь странная и необычная судьба? Неужели я могла бы состоять в браке и в то же время быть свободной женщиной или остаться девственницей, дважды побывав замужем, если бы нам было суждено расстаться по воле рока? По-моему, столь злая ирония не входит в намерения Всевышнего.

Я слушал Эдмею с восхищением, и каждое ее слово уносило частицу моего страха. Я ощущал в себе живительный сок надежды, подобно тому как дерево с облетевшими под натиском зимнего ветра листьями чувствует, как набухают его почки в лучах весеннего солнца.

— Когда же я смогу увидеть обещанное прелестное гнездышко? — осведомился я.

— О! Осталось всего два дня, точнее две ночи, чтобы окончательно навести в доме порядок. Мы освятим его послезавтра вечером, как только граф уедет. Я предлагаю там поужинать. У вас нет других планов, сударь? Отвечайте же, мне пора уходить.

— Уже! — воскликнул я.

— Если ты скажешь: «Останься!» — я буду с тобой сколько пожелаешь. Но слуги видели, как я уходила, и должны увидеть, как я вернусь. Когда мы переберемся в оранжерею, я избавлюсь от подобных опасений, так как буду спускаться по черной лестнице и мне не понадобится открывать ворота. Тогда я почувствую себя Джульеттой и не захочу тебя отпускать. Сегодня же я Ромео и потому вынуждена уйти.

— Не говори мне о Ромео и Джульетте, — взмолился я, — как бы воспоминание о любовниках из Вероны не навлекло на нас беды. Помнишь, ведь они не могли расстаться перед смертью?

— А мы и не расстанемся. Из этого окна видно мое окно. Возле него всю ночь будет гореть свеча, говоря тебе, что я рядом и думаю о тебе даже во сне.

— Можно хотя бы проводить тебя до ворот парка?

— Почему бы и нет? Мы пройдем через кладбище и, конечно, в такой час никого там не встретим.

— Нет, — поспешно возразил я, — только не сегодня. По крайней мере, не вместе.

— Но я пришла сюда именно этим путем — так ближе всего.

Я почувствовал, как дрожь пробежала по моим жилам.

— Тем более не стоит возвращаться в усадьбу той же дорогой, — заметил я, пытаясь улыбнуться.

— Уже десять часов, госпожа, — сказала Зоя, тихонько постучав в комнату.