Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»

Йоргенсен обернулся к Гали. Хмельницкий разразился какой-то хвалебной речью в честь нее и ее приношения, но Торвальд не расслышал ни слова из речи приятеля. Он просто смотрел на женщину, как минуту назад смотрел на икону. Гали… парижанка в Москве, русская в Париже: Йоргенсен вдруг отчетливо вспомнил фразу, которую несколько минут назад, в предвкушении встречи с долгожданной иконой пропустил мимо ушей. Очарованность — вот состояние, которое охватило его. Как и всех, впервые видевших эту женщину. Темно-каштановые волосы собраны на затылке: даже в этой строгой прическе видно, какие они густые, мягкие и тяжелые. У левого виска вьется как бы случайно выбившаяся из прически озорная прядка. Высокий лоб, крупные, но не вульгарно пухлые, а четко очерченные губы… И глаза — если бы не они, женщина напоминала бы картину или статую, слишком прекрасную, слишком совершенную и лишенную жизни, чтобы волновать. Глаза под темными изогнутыми бровями светились необычным светом, как глубокое горное озеро непроглядно-темной ночью…

Гали не слушала Хмельницкого — она спокойно, открыто смотрела на Йоргенсена, терпеливо дожидаясь, пока словесный поток Игоря иссякнет.

— Я вижу, вас очень впечатлила икона, господин Йоргенсен… Я могу называть вас Торвальд?

— Конечно, я буду рад слышать свое имя из столь прекрасных уст, — даже самые витиеватые комплименты, адресованные Гали, не казались напыщенным преувеличением.

— Я пришла сюда пораньше, только чтобы взглянуть на «Спаса». Торвальд, я ведь тоже за ним охотилась и час назад пыталась увести у вас этот образ. Сулила Игорю золотые горы, готова была чуть ли не обанкротиться, но он непреклонен!

— Игорь смог отказать вам, Гали? Уж не заболел ли он?

— Игорь — настоящий друг, — продолжала Гали, — и его непреклонность спасла вас от разочарования, а меня — от разорения. Так что нам обоим остается только достойно отметить наше чудесное спасение…

Йоргенсен уже вышел из состояния, в которое повергает нормального мужчину столь неожиданное столкновение с совершенством. Он украдкой скользил взглядом по ее фигуре. Светло-палевый облегающий костюм, состоящий из приталенного жакета с обшлагами «ласточкины крылья» и узкой юбки до середины икр, не скрывал очертаний ее тела. Высокая, изящная — но отнюдь не худая. Узкими можно было назвать только ее запястья, щиколотки и талию. Эта женщина словно была создана фантазией кинопродюсера.

К ним приблизился Хмельницкий с двумя бокалами янтарного напитка.

* * *

Когда стрелка тяжелых напольных часов остановилась на цифре пять, Самуил Бронштейн закрыл форточку и задернул тяжелые плюшевые портьеры. Окно выходило на Баррикадную, которая наполняла гостиную шумом и пылью. Бронштейн любил тишину, а уж сейчас, когда он участвовал в операции, он особенно в ней нуждался. В ожидании гостей он старался найти себе какое-нибудь дело и стал готовить бутерброды на кухне.

В этот день Бронштейн был как никогда собран: ему предстояло организовать встречу Скоглунда с «настоящим специалистом» и попытаться задержать норвежца часа на два — три. Раздался звонок в дверь. Посмотрев в глазок, Самуил неторопливо впустил нового гостя.

— Лукьянченко Николай Антонович, — представился посетитель, среднего роста, коренастый и крепко сбитый человек.

— Самуил Моисеевич Бронштейн. Здравствуйте.

— Здравствуйте, Самуил Моисеевич, — мужчины пожали друг другу руки.

Рукопожатие гостя было крепким и энергичным, осанка — прямой, движения — мягкими, точными, лаконичными. Манера этого человека держаться с незнакомыми людьми, как будто он знает их уже много лет, снимала естественное напряжение в начале знакомства.

Скоглунду обещали встречу с «настоящим специалистом» и обещание сдержали. Лукьянченко был доктором технических наук из секретного научно-исследовательского института Министерства обороны. Он много лет занимался техническими системами противолодочной защиты. Направление работы Лукьянченко не подлежало обсуждению в широких академических кругах. Сегодня ему предстоял разговор, по понятным причинам тяжелый: Лукьянченко получил задание под угрозой задержки очередного звания найти максимальное количество изъянов и недостатков в системе «Посейдон». И ткнуть в них норвежца носом.

— Чай? Кофе?

— Чайку, пожалуйста. Сахара — одну чайную ложку.

Бронштейн быстро вошел в роль хозяина дома и чувствовал себя в ней весьма естественно, когда «гостями» были военные и чекисты. С подозрительным, упрямым Скоклундом, уже начинающим впадать в депрессию, было тяжелее. После длительных и выматывающих душу переговоров Кнут мрачно напивался в компании Бронштейна, который пил только минеральную воду. А напиваться одному в присутствии непьющего не доставляло Кнуту никакого удовольствия.

Бронштейн приготовил чай, разлил его по стаканам в мельхиоровых подстаканниках. Достал коробку рот-фронтовских конфет. Кстати, к «решающей встрече» все было основательно подготовлено: холодильник «ЗИЛ» ломился от снеди.

— Я вам нужен во время беседы? — спросил Бронштейн.

— Посмотрим, как она пойдет, — ответил гость неопределенно.