Мадам Казанова

— Но вы не любите меня. И даже не можете вообразить себя влюбленной в такого, как я. Но ведь и к Карло вы тоже равнодушны. Я знаю, вы любите другого человека. Я наблюдал за вами и понял это по вашим глазам и по вашим шепчущим губам. Вы переписываетесь с этим человеком. Я узнал его имя. Ведь в мои обязанности входит выяснение того, что необходимо знать. Я не выдам вашу тайну, а вы — мою. Мы можем пожать на этом друг другу руки? — Он улыбнулся.

— Честное слово?

Я протянула ему руку и посмотрела в глаза. Да, Джеймс Уилберфорт произвел на меня впечатление. Он чуть сжал мои пальцы в своей руке, покрытой веснушками.

— Может так случиться, что я понадоблюсь вам однажды. Мой дом в Лондоне находится по адресу: Кингс-Корт, пять. Его двери всегда будут открыты для вас, и я никогда не заставлю вас делать хоть что-то против вашей воли. Вам самой решать, кого вы пожелаете обрести в моем лице — друга, любовника или, — он стал серьезным, — своего защитника.

— Очень любезно с вашей стороны предложить мне покровительство, — заметила я, — но не думаю, что мне представится возможность им воспользоваться. Ведь Лондон так далеко отсюда.

— Вы еще будете совершать ошибки, Феличина. У вас чересчур решительный характер и столь же страстная натура. А страсть чаще ошибается, чем разум. И поэтому вам может понадобиться кто-то, кто поможет вам исправить ваши ошибки и чьим опытом вы сможете воспользоваться.

— Благодарю вас за ваше предложение, — сказала я, гордо вскидывая подбородок, — и хотя я не верю вам, я все равно запомню ваш адрес — на всякий случай.

— И еще не забудьте про меня, — сказал Уилберфорт и легко поцеловал меня в губы; я застыла на месте — в моей жизни еще ни один англичанин не целовал меня.

Этим вечером Лючия, мрачная, как грозовая туча, пришла ко мне в комнату и, не говоря ни слова, подала мне письмо от Наполеона. Я распечатала его и прочитала:

Моя прелесть!

Вот уже целый месяц мы торчим в Бонифачо из-за того, что здесь ничего не было подготовлено. Нет ни боеприпасов, ни провизии, ни денег, ни снаряжения. В моем батальоне два орудия, мортира и куча озлобленных недисциплинированных солдат. И все же я надеюсь на то, что мы скоро отправимся. Сначала я думаю занять остров Сан-Стефано, а затем — остров Ла-Маддалена. Я уже составил подробный план атаки и рассчитываю на полный успех. Прижимаю тебя к сердцу.

Нап.

Я была раздосадована краткостью письма. К тому же я не военный, и меня не интересуют всякие там пушки и мортиры. Мне хотелось узнать, когда он вернется и когда я смогу увидеть его. Я предпочла бы прочитать в его письме о том, что он любит меня, и узнать, каковы его планы в отношении нашего будущего. Однако его внимание целиком оказалось поглощено этой военной экспедицией, заранее обреченной генералом Паоли на полный провал. Он тратил время на эту пустую затею, и мне не подобало быть достаточно несправедливой, чтобы обвинить его в этом провале. Впрочем, уже в следующую минуту мне стало его жаль. Это будет для него ужасным разочарованием, но зато он начнет искать покоя и утешения в моих объятиях. Так что, если разобраться, сия неудачная кампания полностью отвечала моим планам. Я, разумеется, не знала, что мы с ним будем делать после его возвращения, но была уверена, что непременно должно все же найтись какое-то решение проблемы.

Лючия с шумом наводила порядок в моей комнате. Она захлопнула окна и принялась выказывать свое плохое настроение, гремя всем, что попадалось ей под руку.

— Что с тобой происходит, Лючия? — спросила я и спрятала письмо Наполеона между страницами Библии на полке.

— Хороша-а, нечего сказать, — проворчала она. — Отсылать меня из комнаты из-за того, что тебе понадобилось амурничать с этим краснолицым иностранцем. Тебе недостаточно, что у тебя уже есть жених и любовник, ты собираешься испытывать свои чары на каждом встречном мужчине.

Я постаралась успокоить ее:

— Лючия, о чем ты говоришь? Господин Риго — всего лишь безобидный друг.

— Чепуха. — Она с таким раздражением начала расчесывать мне волосы, что даже сделала больно. — Не надо заговаривать мне зубы. Между мужчиной и женщиной не может быть никакой дружбы, если этот мужчина еще не перестал быть мужчиной. А иностранец — самый что ни на есть мужчина, уж можешь мне поверить. Что бы он ни говорил тебе сейчас, он всего лишь старается одурачить тебя. Смотри, доиграешься с огнем — в два счета сгоришь, и все дела.

В зеркале мне было видно лицо Лючии — горестно сжатые губы, застывшее в глазах искреннее беспокойство за меня. Тронутая таким участием, я взяла и погладила ее руку.