Мадам Хаят

Она выглядела лучше, чем в последний раз, когда я ее видел, но по-прежнему печальной. Словно она больше никогда не смеялась, словно вместе с радостью у нее отняли очень важную часть личности — я видел это, заглядывая в ее большие черные глаза. От радостной и смеющейся мамы, которую я помнил, осталась грустная и добрая улыбка.

После завтрака мы вышли посидеть в кафе у моря, я был умиротворен и спокоен, мы говорили о моем отце, в ее голосе было много грусти и много любви, она любила говорить о папе. Мы отлично провели два часа. Потом вдруг я почувствовал, как без всякой видимой причины внутри меня словно закрылась толстая железная дверь и лязгнул замок, мне стало трудно дышать, захотелось немедленно вернуться в город.

Мама не настаивала, проводила меня к автобусу и перед тем, как я сел в него, сказала: «Уезжай, сынок, может быть, я приеду позже». Я заснул, как только автобус тронулся, и всю дорогу проспал. Я добрался до дому после полуночи. Сидел на балконе, пытаясь дышать.

Спустя какое-то время меня стала терзать жажда. Я пошел на кухню попить воды. За длинным столом в одиночестве сидел совершенно седой старик в сером костюме с черным галстуком. Он только недавно переехал сюда. Он ни с кем не разговаривал, шаркал ногами, иногда заходя на кухню, чтобы выпить чашку чая и уйти. Все думали, что он сумасшедший. Он не сделал и не сказал ничего, что заставило бы так думать, но на его лице отражалось безумие. Морщины словно расплывались, текли, как акварель, не в силах воспроизвести какое-либо выражение. На его лице не оставляли следа ни чувства, ни мысли. Его глаза всегда были влажными, как будто он только что плакал.

Мы смотрели друг на друга на этой пустой кухне, я видел безумие в его лице и не знал, что он видел в моем. Но что бы он ни увидел, внезапно его черты обрели четкость, ему удалось удержать выражение, похожее на жалость.

— Проходи, садись, — сказал он.

У него был мягкий, но властный голос.

Я сел напротив него, некоторое время мы сидели молча, потом он начал говорить.

— У меня был магазин марок, — сказал он. — Раньше я продавал редкие марки. Три месяца назад поползли слухи, что на рынке ходит марка с опечаткой. Нет ничего более ценного, чем уникальная марка. Мечта филателиста — найти бракованную, единственную в своем роде марку. Однажды ко мне подошел друг-филателист, которому я очень доверял, и сказал, что нашел ту самую марку. «Я не могу ее себе позволить, купи, если у тебя есть деньги», — сказал он. Мне в руки плыло сокровище. Я продал все: свой дом, лавку, машину — все. Я купил марку, которую принес мой друг. И стал ждать. Скоро очень богатый коллекционер заинтересовался моей маркой. Он долго-долго изучал ее и сказал, что это подделка. Я сказал, что этого не может быть, я всю свою жизнь вложил в эту марку. Он предложил: «Давай спросим у специалиста», и я согласился. На следующий день он пришел со специалистом. Специалистом был мой друг, который продал мне марку. Он осмотрел ее и сказал, что это подделка. Я был так ослеплен, что не смог распознать фальшивку.

Он вынул из кармана небольшой конверт и потряс над столом. Из конверта выпала марка.

— Самая дорогая марка в мире, — сказал он. Потом спокойно добавил: — Но это подделка… Нужно найти настоящую и, если найдешь, никогда уже не терять.

— Что вы сделали со своим другом, который продал вам марку? — спросил я.

Черты его лица снова расплылись и потекли, выражение исчезло, глаза стали пустыми, как будто он больше не видел меня.

Он вложил марку в конверт, сказал: «Да так», встал и зашаркал прочь. Я не понимал, зачем он мне все это рассказал, но был впечатлен. Меня поразило не только то, что случилось с этим человеком, но и то, что человек, переступивший границу безумия, собрал все свои силы, чтобы вернуться оттуда и сказать мне что-то, что, по его мнению, могло меня утешить. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы рассказать единственную историю, которую он мог вспомнить. Наверное, я мог бы расстроиться, осознав, что нуждаюсь в милости сумасшедшего, но мне было хорошо. Кто-то уходящий из жизни обратил в милость почти все, что у него оставалось, и отдал мне. И я успокоился. Я пошел в свою комнату и лег, не включая свет. Я боялся увидеть свое лицо. Полагаю, это был суеверный страх, что взгляд в лицо человека, свернувшего со своего пути на тропу безумия, приведет и меня на ту тропу. Это были дни, когда такие заботы казались мне естественными.

Через два дня мы с Сылой купили билеты. Сыла взволнованно говорила о будущем, мне нравилось слушать ее, и я изо всех сил пытался поверить, что забуду прошлое и стану новым человеком. Мне нужно было во что-то верить и держаться за мечту, другого способа остановить смерть внутри меня не было. Мы уезжали через две недели.

Однажды ночью, возвращаясь с одной из моих многочасовых прогулок по улицам, названий которых я не помню, я, включая свет в комнате, увидел подброшенный под дверь конверт. Я медленно развернул письмо и начал читать: