Читаем Мадам Хаят полностью

Я вернулся домой. Перед тем как уйти в свою комнату, я зашел на кухню выпить чашку чая. Поэт, Вышибала и один из деревенских парней разговаривали за столом. Они замолчали, когда я вошел. Когда вы входите в комнату, нет ничего более обидного и унизительного, чем внезапное молчание людей. Я вздрогнул от гнева, будто меня оскорбили так, как я того не заслуживал, просто за то, что вошел в комнату. Я тут же повернулся, чтобы уйти, но услышал, как Поэт зовет меня вдогонку:

— Куда ты? Проходи, выпей чаю.

— Не хотел вас беспокоить, — сказал я.

— Какое беспокойство, проходи, мы просто болтаем.

Я налил себе чашку чая и сел рядом с ними. Поэт привлекал к себе ироничной легкостью, которая уживалась в нем с бережной серьезностью, благодаря чему люди рядом с ним чувствовали себя защищенными.

— Так ты у нас литературовед…

Я не знал, откуда ему это известно, но все мы знали друг о друге всё.

— Верно, — сказал я. — А вы поэт…

— Нет, дорогой, какая уж тут поэзия… Кто-то так сказал, вот и стали меня звать Поэтом, я говорил, что не поэт, но никому до этого дела нет, ну я и перестал всех переубеждать. Я редактор журнала.

— Литературного журнала?

— Политического.

— Политического?

Это было неожиданно.

— Что, не веришь? — усмехнулся он.

— Конечно, верю, — сказал я, — просто удивился. Я думал, что ты — поэт.

— Считай меня поэтом и дальше, но не жди от меня стихов.

Он замолк и посерьезнел.

— Мы с друзьями обсуждали ситуацию, — сказал он.

— Какую?

— В стране. Цены взлетели, безработица бьет рекорды, а правосудия так и вовсе не осталось.

Я молча слушал.

— Ты вообще не интересуешься политикой? — спросил он.

— Нет.

— Но политика интересуется тобой, — рассмеялся он. — Сидишь ты в съемной комнатенке, без денег, тем временем они совершают облаву в здании и арестовывают людей. Как думаешь, почему это происходит?

— Не знаю, — сказал я.

На самом деле я не знал, что сказать.

Поэт обвел нас взглядом, одного за другим.

— Может быть, если бы ты знал, этого не случилось бы, — сказал он, — может быть, этого не случилось бы, если бы мы все знали.

— Ну а что мы можем сделать, — сказал я.

Он закурил.

— Мы можем начать думать о том, что мы можем сделать.

На этот раз рассмеялся я.

— Ну тогда дай подумать, — сказал я, — если это решение…

— С этого можно начать.

— А что потом?

— Может быть, в свободное время ты немного поможешь мне с редактированием журнала. На днях арестовали друга, который мне помогал.

Он замолк, словно боялся напугать меня.

— Человека даже за редактуру арестовывают?

— Арестовывают и за меньшее. Кажется, я напугал тебя…

Я действительно испугался, и мне стало стыдно за свою трусость.

— Нет, — сказал я, — я помогу тебе, когда будет время… А сам ты разве не боишься?

— Боюсь, что я, не человек, что ли? Но я привык бояться. Я даже начал получать от этого удовольствие.

Было непонятно, говорит он серьезно или издевается надо мной. Пока мы разговаривали, Вышибала и деревенский парень, которого, как я узнал, звали Кенан, не произнесли ни слова, но по какой-то неизвестной мне причине я чувствовал, что Поэт им доверяет.

Я допил свой чай. Когда я встал, он схватил меня за руку.

— Официанта, что живет внизу, — сказал он, — с тонкими усиками и зализанными волосами… знаешь?

— Да.

— Будь осторожен с ним.

— Почему?

— Сложный, ненадежный человек.

— Хорошо, — сказал я.

Я не совсем понял, что он имел в виду, говоря «сложный человек», но вспомнил слова Сылы: «Чтобы донести, не надо ничего, кроме желания донести». Все это казалось мне нереальным. Я жил среди этих событий, словно был приговорен выслушивать мучительную историю, которая не имела отношения к тому, что я чувствую.

Мадам Хаят танцевала в своем медовом платье, когда я в тот вечер вошел в зал. Она двигалась так гармонично, что ее тело сразу выделялось из толпы.

В перерыве я пошел в туалет за кулисами и на выходе увидел мадам Хаят и девушку, с которой часто сталкивался в зале. Они разговаривали. И разговор явно был напряженным.

Я взял чай в буфете и сел на один из пластиковых стульев. Женщина рядом вдруг обратилась ко мне:

— Почему ты всегда садишься сзади? Камера снимает больше первые ряды. Ты высокий, если будешь сидеть впереди, сможешь найти роль в сериале или что-нибудь вроде того.

Люди не устают меня поражать. Я не улавливал связи между высоким ростом и ролями в телесериалах.

— А вас когда-нибудь снимали в сериале? — спросил я.

— Однажды пригласили на сцену свадьбы, — гордо сказала она, — я играла гостью… Мы даже обменялись рукопожатием с исполнителем главной роли.

Я не знал, что на это ответить, поэтому сказал: «Очень мило». Когда прозвенел звонок, извещающий об окончании перерыва, я вернулся в зал. Мне хотелось, чтобы съемка закончилась как можно скорее и я остался наедине с мадам Хаят. Иногда при взгляде на нее передо мной появлялся образ Сылы — и безмолвно растворялся.

После того как съемка закончилась, мы вышли вместе.

— Давай поужинаем вон там, а потом пойдем домой, — сказала она.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза